Хадлстон Уильямсон - Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920

На обратном пути я хранил молчание, и, когда Алекс стал меня обо всем расспрашивать, Муся мягко его поругала.

– Ему всегда больно видеть, как отчаянно мы нуждаемся в помощи, – произнесла она.

Она какое-то время поговорила об условиях в госпиталях на Востоке во время Русско-японской войны, и я понял, что, какую бы помощь ни оказывать, все равно русское отсутствие порядка никогда не позволит максимально ее использовать. Даже в ту войну они не были готовы и потерпели поражение из-за того же отсутствия руководства и из-за коррупции, которая разрушала все, что они сейчас предпринимали. Эгоистичность и безразличие офицеров, которые вошли в поговорку и всегда являлись частью старой имперской системы, никогда не обеспечивали даже лучшим из них непоколебимую верность их солдат, многие из которых стали бы отличными солдатами, если б имели хороших офицеров.

Эти солдаты были терпеливыми, добродушными и трудолюбивыми, но их совершенно презирали офицеры и отвратительно с ними обращались. Надо было приложить очень много усилий, чтобы привести их в уныние, но офицеры обескураживали своих солдат, и те постоянно дезертировали поодиночке, по двое и группами; а иногда даже, когда в атаку гнали штабные офицеры на взбудораженных лошадях, солдаты просто поднимались всей толпой, убивали своих офицеров и переходили на сторону врага.

Командование на всех уровнях было действительно жутким, и при плохих примерах, подаваемых своими офицерами, солдаты не имели смелости воевать с соотечественниками. Тех, кто не дезертировал, часто отправляли из окопов домой после причинения ранений самим себе. Если солдата ловили после дезертирства, его обычно расстреливали, и я слышал даже о практике награждения за арест дезертира, живого или мертвого. Это лишь поощряло убийство, потому что по темным закоулкам убивали подряд тех, кто был одет в потрепанный мундир, и тащили к властям за наградой. Все, что делалось в отношении дезертиров, побуждало их исчезать в еще больших количествах ради собственной безопасности.

Что касается командиров, их решения всегда были неверными. С самого начала государственные деятели – как русские, так и союзные – делали ложные предположения. Если бы союзники были искренни в отношении своего антикоммунизма и послали бы достаточное количество войск на раннем этапе, они могли бы войти в Москву, потому что в то время красные были так же деморализованы, как и белые, и с помощью нескольких испытанных в боях полков можно было пронзить оборону, как ножом – масло. Но государственные деятели пытались сохранить присутствие нейтралитета по отношению к остальному миру, и все делалось наполовину или не делалось вообще.

Вдобавок к этому колоссальные финансовые проблемы белых властей никогда не уменьшались, так что напечатанные бумажные деньги хотя и приятно выглядели, да и ободряюще похрустывали, девальвировались так стремительно, что ходила поговорка, что Деникину не хватает сил, чтобы крутить ручку печатного станка с достаточной скоростью. Наконец, его командиры редко проявляли большое воображение. Ни один генерал не желал, чтобы им руководил кто-то другой, а так как у всех них было слишком много власти, единства командования никогда не существовало. Они могли бы держаться годами, если бы отступили в укрепленные районы или координировали свои усилия, но они всегда были заражены амбициями либо леностью, которые убеждали их делать слишком много или недостаточно или оставаться абсолютно безразличными.

Мы все знали, что помещения в поездах, которые должны быть отведены раненым, иногда были заняты женщинами, не имевшими на это права, жившими в сравнительной роскоши под чьей-то генеральской протекцией, а в это время раненые солдаты тащились пешком. Целые поезда были заняты влиятельными офицерами, которым полагалось быть рядом со своими солдатами, а в это время больным и раненым офицерам в госпиталях отказывали в месте, а иногда и вообще бросали на растерзание наступающим красным. Один французский генерал назвал эти поезда «борделями на колесах».

Я хорошо знал обо всей этой коррупции и лености и о том, как возникали шутки.

– Как, по твоему мнению, подруга генерала Асникова будет выглядеть в этом платье, присланном для медсестер Красного Креста? – услышал я, например, а мы все знали, что она, как и многие другие, медсестрой не была вообще и только пользовалась этой одеждой, чтобы оставаться с генералом в его штабе. Тем не менее я придерживался той линии поведения, что хуже всего критиковать людей, которым пришлось пережить столько бед, и мне удавалось не замечать некоторых наихудших излишеств. Фактически я просто не хотел их видеть. Я уже сильно привязался к донским казакам и предпочитал ничего плохого не замечать. А так как многие британские офицеры, делавшие эти замечания, были весьма на короткой ноге с виски, я понимал, что у нас нет права проявлять сарказм по отношению к тем, кто перенес страданий больше, чем мы могли себе представить.