Николай Григорьев: Бронепоезд «Гандзя»

Если у Ивана Васильевича огорченный вид — это почти наверняка означает, что в делах района возникли неполадки. Именно в сфере общественной, но отнюдь не в личной жизни. Со своей «дружиною», Верой Андреевной, живет он душа в душу. Держатся добрых украинских обычаев. Например, ежегодно ставят в клетку пару гусей. Вера Андреевна не признает новогоднего праздничного стола без гуся, причем особым способом откормленного.

…Итак, передо мной четыре письма: от Кришталя, Печенко, Филиппенко, Крысько. Есть сведения еще о некоторых товарищах, впрочем, пока лишь предварительные, требующие подтверждения. А вот обнаружить следы Басюка не удается… Жив ли он?

Четверо с «Гандзи», со мной — пятеро! Однако мы еще не виделись. Надо встретиться, но где?

Съедемся к Ивану Васильевичу Крысько, поглядим друг на друга, посетуем на годы, которые так изменяют людей, что вынуждают боевых соратников как бы заново знакомиться…

Хмельник был удобен и, так сказать, в оперативном отношении. Отсюда короткий бросок на автомашине — и мы в областном центре Подолии, в городе Хмельницком (бывшем Проскурове).

Взволнованный предстоящим путешествием в свою юность — в годы, которые сделали меня борцом и всю мою жизнь наполнили ощущением счастья, — садился я в поезд в Ленинграде…

Вот и Украина. Проезжаем станцию Коростень. Разумеется, теперь не узнать тупичка, в котором одно время располагался в вагонах штаб нашей 44-й дивизии. Вдруг вспомнился Николай Александрович Щорс. Кажется на станции Жмеринка начдив сделал нам крутую ревизию… Подъезжает к бронепоезду всадник. Все на нем ладное, как на картинке, — и шинель, и ремни. Выбрит, аккуратно подстриженная темная бородка.

Мы на бронепоезде насторожились: какое-то начальство. Про Щорса знал на Украине каждый, и мы гордились тем, что вместе с бригадой вошли в состав его прославленных войск. Но бронепоезду от рождения еще и месяца не было; знали комбрига Теслера, а начдива в лицо еще не видали.

Внезапно из-за спины всадника вынырнул ординарец, конь его перед стенкой броневагона взвился на дыбы.

— Кто тут командир? Докладайте Щорсу! — И вскачь обратно.

Я мигом ссадил из пульманов свободных от боевой вахты людей, построил их, скомандовал «смирно», отдал начдиву рапорт.

Начдив поздоровался, мы более или менее дружно ответили.

Наступила пауза, всегда в таких случаях загадочная.

Щорс поглаживает по холке своего коня и всматривается в нас, окидывая каждого с ног до головы. Под изучающим его взглядом бойцы даже шевелиться начали, как от щекотки.

А лицо у начдива все более недоумевающее. Все строже становится лицо.

— Кого это я вижу, интересно? — заговорил Щорс и совсем не по-военному, с комической ужимкой, развел руками: — Неужели советские бойцы?… Нет, это какие-то голодранцы на бронепоезде!

Я с обидой подумал: «За что он нас?» На станции Жмеринка мы ошалели в боях. Огромный железнодорожный узел — и со всех направлений теснит враг… По нескольку раз в сутки приходилось гонять бронепоезд по станционному треугольнику, чтобы повернуть его головным пульманом то на одесское направление, то на волочиское, то на могилев-подольское… Отовсюду требовали гаубичного огня! Тут не только поесть вовремя — мы в этих боях разучились спать ложиться…

Обтрепалось и обмундирование: ведь на бронепоезде что ни шаг — железо, острые углы.

Щорс выслушал мои объяснения, усмехнулся, снял фуражку, нащупал что-то внутри…

— Железо, говорите, виновато? А про это солдатское железо забыли, товарищ командир?

Гляжу — в руках у него иголка с ниткой. Подержал он ее перед моим носом и убрал опять в фуражку.

С этим и уехал.

Тут у нас, откуда ни возьмись, сразу нашлось время попортняжить, мало того — даже простирнуть одежду, перепачканную на бронепоезде в масле и смазке.

А вот другой случай… Это был секрет начдива, который раскрылся для меня лишь в тридцатых годах, притом случайно.

Ленинград. Дом писателя. В гостях у нас военные. Выступает артиллерист, ветеран гражданской.

Слушаю его и с трудом заставляю себя усидеть на месте: да мы из одной с ним дивизии, из 44-й!

Во время перерыва я подошел к артиллеристу.

— С «Гандзи»? Да как же мне не знать «Гандзю»! Вот вы где у меня сидели! — И он, рассмеявшись, похлопал себя сзади по шее. — И что это Щорс с вами цацкался — до сих пор понять не могу. Из меня, батарейца, няньку сделал, ей-право. Словом, велено было держать одну из пушек — а их у меня было всего-то три — специально для страховки «Гандзи»: выручать вас, чертей, своим огнем, когда в бою зарветесь… Разумеется, по секрету от вас.