Йоханнес Штейнхоф - «Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943

Бомбометание по площадям – ужасное оружие, когда используется против аэродрома, и чрезвычайно деморализует аэродромный персонал, даже притом, что он может укрыться, сидя на корточках в бункерах или в земляных щелях. Особенно эффективными были малокалиберные бомбы, которые противник сбрасывал тысячами. Они оставляли лишь мелкие воронки, но их осколки, разлетающиеся во все стороны на высокой скорости и близко над землей, прошивали обшивку наших самолетов, словно она была сделана из бумаги.

Как теперь чувствовала себя итальянская истребительная группа, не привыкшая к таким налетам и знавшая, что командование направило ее на Сицилию неохотно? За несколько дней до этого я нанес визит ее командиру. Во время посадки я отметил удивительно хорошее состояние аэродрома. После того как прорулил по длинной взлетно-посадочной полосе, я был направлен к капониру, окруженному защитным валом из белого туфа. Соседние капониры занимали истребители «макки», все еще имевшие пустынный камуфляж периода Североафриканской кампании.

Перед зданием пункта управления полетами ко мне подошел офицер, который представился майором Висконти [107], командиром истребительного подразделения. Он сказал, что командный пункт и штаб его командира находится на горе Эриче и что я, если пожелаю, могу посетить его там.

Человек, идущий рядом со мной, имел мужественное и чрезвычайно симпатичное лицо. Маленькая белая фуражка с коротким козырьком была надвинута на лоб, почти до самых густых бровей. Ниже орлиного носа чернели густые усы. В его взгляде не читалось и намека на робость, когда он смотрел на меня выразительными, удивительно синими глазами. Его фамилия была мне знакома, поскольку я много слышал о нем. Он был известен ветеранам моей эскадры начиная с Северной Африки, и они отзывались о нем как о храбром и выдающемся летчике-истребителе.

Он начал говорить об их плохой связи и о том, что его главный источник распоряжений – полевой телефон, который, однако, редко позволял ему связаться с командованием. Кроме того, он не имел никакой связи с немецкими пеленгаторами около Марсалы, и, когда видел, что немецкие истребители, вовремя приведенные в готовность, вылетали, чтобы атаковать противника, ему оставалось только завидовать, поскольку он понимал, что без наведения с земли успех – лишь дело случая. Никто, сказал он мне, не предупреждал его о подходе противника, а в воздухе он не получал вообще никаких распоряжений.

Я глубоко сочувствовал его положению. Пытаясь понять, чем могу ему помочь, я испытал что-то вроде гордости, когда сравнил его безнадежную ситуацию с нашей. Мы, по крайней мере, имели технические средства, чтобы вести успешные боевые действия, – действительно, мы все еще имели их! И этот несчастный командир сидел высоко на горном склоне, наблюдая за своей группой, праздно находящейся на первоклассном аэродроме, и ожидая, пока ее не нокаутируют точным массированным бомбовым ударом! Когда, пожав руку Висконти, шел обратно к своему самолету, я решил навестить его командира, как только позволят дела.

Нынешняя атака аэродрома Чинисия напомнила мне о решении, которое я тогда принял. Я удивлялся, почему союзники не напали на этот замечательный аэродром раньше. Возможно, перестали воспринимать итальянцев всерьез? А вообще-то они когда-нибудь воспринимали их всерьез?

Это был ход мыслей, который я не хотел развивать, поскольку он, так или иначе, был недружественным по отношению к Висконти, весьма мне симпатичному. Во всяком случае, я намеревался разыскать его странного командира на горе Эриче.

Однако подготовка к вылету, непосредственно взлет и выполнение в воздухе функций ведущего своего небольшого формирования потребовали всего моего внимания. Снова и снова текущие заботы не давали нам времени на размышления, и это было как раз хорошо. Так или иначе, каждый, кто позволял себе впасть в задумчивость, был потерян для нас: из-за недостатка решительности он погибал в решающий момент боя или же еще до установления контакта с противником поворачивал обратно, и не один раз, а снова и снова, пока его не переводили от нас, и его карьера, как летчика-истребителя, заканчивалась.

Мы кружили над аэродромом Джербини в поисках посадочной полосы, которую для нас обозначили маленькими, едва видимыми флажками. Наконец, поняв схему ее расположения, я решил садиться. Большая часть полей желтого жнивья выгорела. Равнина, одна из наиболее плодородных, выглядела ужасно с воронками от бомб и черными шрамами от пожаров. Снижаясь, я чувствовал почти непреодолимое нежелание садиться там. Когда машина замерла напротив барака, пропеллер сделал еще несколько судорожных рывков, сопровождаемых громкими хлопками. Двигатели перегревались, когда приходилось рулить со скоростью пешехода. Я не смог сразу обнаружить укрытие своего самолета и, следуя за механиком, выступавшим в качестве проводника, объехал половину аэродрома прежде, чем достиг барака и укрытия, зарезервированного для меня. В хаосе воронок и скелетов уничтоженных самолетов, среди сгоревших оливковых деревьев было трудно держать направление, гораздо труднее, чем это казалось во время захода на посадку.