Изольда Иванова - «Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии

О том, как спали по три часа в сутки, работая ночи напролет, недоедали, укрывались в лесу от снарядов, прикрывая головы лопатами вместо касок, как теряли ставших родными товарищей, — обо всем этом Наум не писал. Много лет спустя нам рассказали об этом ветераны.

— Кормились дорожники по III категории, а люди все больные, ослабленные, — вспоминал Федор Семенович. — Мой товарищ по Одесскому пехотному училищу Гриша Альтшуллер по дороге на фронт заболел сыпным тифом. Сняли его с поезда, а после госпиталя определили в 5-й овдб. Сил у него вовсе не было, от ветра шатало. А работать надо — и бревна таскать, и землю копать. Когда рядом стояли — ходил ему помогать… [54]

В один из таких дней Андриенко и застал Альтшуллера за разговором с его комроты. Федора Семеновича удивило, что Гриша называл своего ротного по имени-отчеству. Видно, и в армии наш дядя Наум, горный инженер по профессии, оставался гражданским человеком. Погиб он, думается, как солдат, но об этом чуть позже.

А с фронтовой фотокарточки он смотрит на нас, одетый в овчинный полушубок и лохматую черную шапку, совсем не по-командирски, а как-то застенчиво. И приписка маме: «Посылаю тебе фотографию. Она хоть и смешная, но по ней видно, сколь тепло одет твой Умка». «Он самый» — сразу узнал Наума Федор Семенович.

Весной им довелось встретиться еще раз. Андриенко возвращался из бани, устроенной в дальней деревушке, а Наум торопился на помывку и спросил на ходу: «Как баня?» Андриенко поднял вверх палец: «Во!»

Об этой бане узнали и мы из апрельского письма. «Сегодня ходил в баню за 18 км. Зато какая чудная была баня! Я испытал истинное удовольствие. Было очень жарко, но я насыпал на голову снега и чувствовал себя прекрасно».

Как и все тылы, 5-й овдб в апреле стоял еще далеко от передовой. Дорожники слышали стрельбу, и им казалось, что стрелковые полки вот-вот прорвутся к Ленинграду. Наум писал нам: «Вчера был большой бой. Казалось, что от канонады расколется земля. Била наша славная артиллерия и „катюши“. Надеюсь до мая побывать на нашей даче».

До войны мы снимали дачу в Вырице. В 42-м 2-я ударная не дошла до нее 26 км, остановленная немцами в Порожке.

Положение наших войск, углубившихся в леса на 75 км, с трех сторон окруженных противником, было далеко не блестящим, но знало о том лишь высокое командование. В частях каждый выполнял свое дело. Стрелковые подразделения держали оборону на вверенных им участках; дорожники, не покладая рук, прокладывали лежневки и гати по раскисшим тропам. Наступили северные белые ночи — раздолье для вражеской авиации. «„Гансы“ все так же летают, — писал Наум. — Два дня назад немецкая сволочь разбила сделанное нашими руками. Поправили».

Доставка продовольствия и боеприпасов в окруженную армию производилась по узкому 5-километровому «коридору» от д. Кречно до Мясного Бора. Горловина зимнего прорыва к весне превратилась в пульсирующий клапан, который то захлопывался немцами, то вновь открывался нашими дорогой ценой. Спустя много лет нам стали понятны строки Наумовых писем: «Нас хотели послать в „горлышко“ — основание нашего клина, но отменили, ибо мы там уже достаточно пробыли».

Письма еще шли, и будущая встреча мамы с отчимом не казалась такой уж немыслимой. «Что касается встречи с тобой, то я не остановился бы перед тем, чтобы два раза пройти через Долину смерти или „чертов мост“ (есть у нас такое место, где сильно пахнет могилой), да не пускают. Этой ночью отрезанные „гансы“ пытались пробиться, но были наказаны. Скоро их всех отправят к предкам — псам-рыцарям!»

Об истинном положении дел в 5-м овдб, видимо, не догадывались: немцы вовсе не пробивались из окружения, а, наступая с севера и юга на «горлышко», отрезали 2-ю ударную…

В письме от 18 мая Наум сообщает: «Заканчиваем выполнение правительственного задания». По времени это совпадает с завершением строительства узкоколейки, по которой удалось вывезти из «мешка» часть раненых. Последнее письмо от 23 мая, мы получили в июне. Как всегда, оно было оптимистичным. «Все мы здесь, да и вы у себя, наверное, очень обрадовались успехам нашего оружия на Харьковском направлении. Чем бить — у нас теперь есть, а желание драться — огромное. Всегда помню твой наказ и, по возможности, берегу себя, но краснеть тебе за меня не придется. Я не трус, и никто из нас этого сказать не может».

Больше писем не было. С июля маме перестали выплачивать деньги по аттестату. На все запросы о судьбе отчима в военкомате отвечали одно и то же: «В списках убитых, умерших от ран и пропавших без вести не значится».