Владимир Першанин - Сталинградская страда. «Ни шагу назад!»

Нас набилось в трюмы и на палубу целая рота. Большинство загнали вниз, но бронебойщиков с нашими двухметровыми «кочергами» оставили наверху Отчалили перед рассветом, ледяная шуга забивала механизмы, двигатель грелся, и бронекатер шел медленно.

Немцы вели обстрел из орудий, а ночное небо непрерывно освещалось ракетами. Один из снарядов разорвался неподалеку, подняв фонтан воды. Крупный осколок ударил в корпус. Но у немецких артиллеристов имелась более заманчивая цель: деревянная баржа с пехотой, которую толкал маленький буксир. Уже светало, баржа шла тоже медленно. На моих глазах в нее попало не меньше двух-трех снарядов.

Что такое взрыв гаубичного 105-миллиметрового снаряда для судна, набитого людьми, я мог представить. Десятки убитых и раненых. Взрывная волна выбросила за борт несколько тел, обломки досок, какие-то куски (может, разорванные части трупов), горела палуба.

Обе трехдюймовки бронекатера, упрятанные в танковые башни, посылали снаряд за снарядом. Куда они стреляли? Весь берег и высоты приволжских холмов освещались орудийными вспышками, что-то горело, взрывалось. Буксир вытолкнул разваливающуюся, полузатопленную баржу на отмель, из нее хлынула толпа красноармейцев. Потом стали выносить раненых.

Так началось мое второе хождение в Сталинградскую битву. Я попал в один из полков 62-й армии, оборонявшей в июле подступы к городу, а позднее и сам Сталинград. Конечно, нас, июльских, в ротах и батальонах практически не осталось.

Рота, куда я попал, насчитывала 15–17 человек, а командовал ею младший лейтенант. Все были рады подкреплению в десяток бойцов, хотя даже теперь рота не дотягивала до полноценного взвода. Я огляделся и был очень удивлен, что линия фронта на нашем участке проходит в ста метрах от обрыва. Плюс метров семьдесят береговой полосы. Вот и все, что осталось в наших руках на этом участке, примерно в центре Сталинграда.

Впрочем, города как такового уже не существовало. Сплошные развалины, воронки. Штаб батальона занимал подвал разрушенного дома, вокруг него была сосредоточена оборона. До немцев было метров сто с небольшим, и я не представлял, зачем здесь нужно мое противотанковое ружье. Танки все равно через каменные завалы не пройдут.

Но старший лейтенант, командир батальона (70–80 бойцов), сказал, что ружье очень пригодится. Поинтересовался, сколько я подбил танков. Я ответил, что из ПТР ни одного. Зато гранатами и бутылками с КС сожгли со старшиной Хомченко тяжелый Т-4.

— А у нас Петр Болото впятером в одном бою пятнадцать танков из ПТР уничтожили, — сказал кто-то из полутьмы подвала.

— Бывает, — пожал я плечами.

— Герой Советского Союза. А ты, видать, сплоховал, — насмешливо, с долей веселой подначки, продолжал тот же боец или командир.

Подбить из трех-четырех противотанковых ружей такое количество танков просто немыслимо. Бронебойщики это хорошо знают. Очередной газетный подвиг, на который должны равняться остальные. Но свои мысли я оставил при себе.

Мне показали позицию, которую занимала рота. Разделена она была не на взводы и отделения, а группы. В моей группе кроме нашего расчета состояли пять-шесть бойцов. Оружия хватало: имелся ручной пулемет, а у каждого бойца кроме автомата была в запасе винтовка. В углу ротного подвала (поменьше, чем батальонный КП) стояли ящики с патронами, гранатами.

Первый, с кем я познакомился, был командир группы сержант Щусь Иван Никифорович из Камышина. Я рассказал, что учился в Камышине на бронебойщика, и мы отметили это событие разбавленным спиртом и хлебом с тушенкой. Глядя на ящики с боеприпасами, я удивился, что осажденный город так хорошо снабжают.

— А где он, город? — усмехнулся Щусь. — Держимся на берегу за каждый дом и подвал. А насчет снабжения, завезли, пока Волга чистая, а сейчас шуга пошла. Значит, скоро река замерзнет. Будем ждать, пока ледовую переправу наладят.

Мой рассказ о том, что я воевал в июле, вызвал не то чтобы удивление, а задумчивые улыбки. Приходили и раньше из госпиталей, кто летом на дальних подступах воевал. Никого уже не осталось…

— Как — не осталось?

Вопрос был дурацкий. Что творится на узкой полосе упорно обороняющегося города, я узнал еще в госпитале. Рассказывали, что маршевые роты идут в Сталинград днем и ночью. Огромные потери несут при переправе, которую кроме авиации долбят орудия с высот правого берега. Насчет потерь я убедился сам. Те два-три снаряда, едва не утопившие деревянную баржу, унесли несколько десятков жизней.