Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

В штабе 673-го полка меня, еще сержанта, но бывшего курсанта, назначили командиром взвода и сразу направили на передовую, в батальон старшего лейтенанта Малышева, который держал оборону в пригородном лесу на северо-восточной окраине Ржева. Мне показали на карте место моего назначения и предупредили, что к переднему краю добраться можно только ночью, так как днем все пространство простреливается, — кроме того, часто появляются немецкие самолеты, идут на бреющем и, заметив что-то живое, стараются добить.

Дождавшись ночи, я двинулся в путь. Погода стояла — хуже не придумаешь, уже зарядили осенние дожди, холодные, нудные, с колючим ветром. Шел я по нейтральной полосе. Здесь, вблизи леса, издревле проходила дорога на Тверь; теперь, битая-перебитая, изрытая воронками, вся она была в колдобинах, заросла пустоцветом, и на всем протяжении моего пути, по обочинам дороги, в канавах, ямах, повсюду валялись трупы — в самых разных позах, вперемешку наши и немцы, они остались неубранными еще с лета, когда здесь шли тяжелые бои; видно, холодная глинистая земля сберегала мертвые тела от окончательного тления. А когда вошел в лес, весь покореженный снарядами, началось уже что-то жуткое, свидетельства настоящего побоища — во тьме угадывались сшибленные стволы деревьев, громоздились огромные, вырванные с землей корневища, покореженные остовы сгоревших танков, разбитых военных повозок и опять трупы, трупы…

В полной темени я все-таки добрался до батальона и представился старшему лейтенанту Малышеву. Комбат маленько выпил, но встретил меня приветливо. Как я понял, ему уже позвонили из полка, и встреча оказалась короткой, он лишь спросил:

— Значит, курсант-сержант?

— Так точно.

— Значит, уже был в бою и ранен?

— Так точно.

— Ладно, потом поговорим. А сейчас иди в окопы, принимай взвод. Да какой там взвод — почти все мое воинство! Когда ворвались во Ржев, было нас триста, а после той проклятой ночи на второе октября осталось нас шестьдесят два и старший лейтенант Малышев. Самое важное, взводный: держи связь со мной и соседями. Остальное сейчас не в голову. Ситуация сложная. Если что, стой до последнего, на подмогу не надейся, воевать-то некому.

Разговор окончен. Тревожный и малоприятный. Я отправился в свой взвод.

Взвод занимал по фронту около двухсот метров. До противника примерно столько же — где-то побольше, где-то меньше. Представившись бойцам, сообщил комбату по телефону, что взвод принял, и стал знакомиться. Нас было двадцать. Полный интернационал: десять русских, три украинца, два узбека, белорус, киргиз, татарин, мордвин и еврей — это я. Любопытно, кто же мордвин — неужели Маврий?! Не успел подумать, как он предстал предо мной собственной персоной — грязный, с красными от бессонницы глазами, заросший и, как всегда, чудной, с легкой улыбкой на лице.

— Маврий! Ты как попал сюда?!

— Как все, так-то и мы. Во сне явился прямо в окоп к нам Превеликий и обратился ко мне: «Воюй честно, Маврий, спасай матушку-Русь, погибает она». Двух немцев уложил в октябрьскую ночь! — довольный собой, засмеялся Маврий.

Опять этот октябрьский бой, все здесь его поминают! Но это после! А сейчас я внимательно рассматривал Маврия, вспоминая нашу первую встречу. Прошло не так много времени, а как все закрутилось, сколько пережито! И люди изменились — стали другими! Вот и Маврий уже не тот птенец, что приземлился возле нас с Юркой в первый фронтовой день; тогда казалось, нелегко ему будет, но война быстро учит, а ему еще и вера помогает.

— Ты переменился, Маврий.

— Каким был, таким-то и остался — христианином. Я так-то разумею: война — одно безбожие, не признает ни заповедей, ни Самого Всевышнего. Поглядев на эдакое душегубство, я определился. Когда первого застрелил — мучился, отмаливал грех. А теперь свыкся, без того на войне не случается.

Опять он удивил меня. Почти безграмотный, а ум не спит, пытается до самой сути дойти. Я и сейчас согласен с Маврием: война — самое большое зло, придуманное человечьим зверьем против бога и против человека.

— Маврий, а что с твоим взводом?

— Из взвода в строю остались я да Кишмек. Остальные… Побили их немцы, и скольких еще — легче звезды сосчитать на небе. Так-то, думаю — сами знаете.

— Бойкий ты стал, Маврий. И солдат, видно, толковый.

— Мы, вятские, верные! — Он вдруг вскинул винтовку над бруствером и выпалил в сторону противника.

Встретил меня взвод уважительно. Никто ни о чем не спросил, вероятно, исходя из житейской мудрости: поживем — увидим. Почти все мои солдаты прошли, как говорят, огонь и воду, но были среди них и мои одногодки. Все мы быстро притерлись друг к другу.