Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

Другие комдивы полагали высший смысл командного языка в отборном мате — в их представлении только с помощью брани можно заставить человека воевать, ибо война, как они считали, это жизнь наоборот. Известно, что мат в армии процветал на всех уровнях и воспринимался как нормальный язык. Чем выше командир, тем громче и разухабистей звучал мат. По общему мнению, среди маршалов военного времени лишь Константин Константинович Рокоссовский не опускался до этой массовой мерзости.

Война прочно закрепила за командирами и расхожее слово «мордобойщик». «Врезать в морду» значило не только получить удовлетворение и закрепить собственное превосходство; давая волю кулакам, мордобойщики считали сие действо еще и полезным уроком для подчиненных. А выпивохи?! Трудно в то время было назвать командира, который бы вообще не брал водки в рот. Однако я имею в виду истинных пьяниц — алкоголиков. Начальство прощало им такие «шалости», если они не влияли на боевые успехи. Во время боев в Восточной Пруссии я знал комдива, который за день опустошал как минимум бутылку французского коньяка и, если надо, плеткой гнал батальоны вперед.

В большинстве своем матерщинники, выпивохи и мордобойщики — все это были те лейтенанты и майоры, которых сталинские чистки еще в мирное время вознесли в чинах. В одночасье они стали подполковниками, полковниками, генералами и командовали уже полками, бригадами, дивизиями. Но к сорок второму за их плечами был уже опыт боев и победа над японцами, Финская кампания, поход в Польшу, трагичный сорок первый, битва под Москвой — теперь они командовали, казалось, по праву. Это было новое, сталинское поколение командиров-практиков, как правило малокультурных, без специального образования. Такие не утруждали себя упражнениями мыслительных способностей. Такие не останавливались перед тем, чтобы свалить на других собственные просчеты. Особенно от них доставалось командирам, окончившим академии.

Сталин как Верховный Главнокомандующий прекрасно знал своих генералов. Чем жестче и наглее они вели себя, тем веселее он покручивал свои усы. Он не терпел бесструнных балалаечников. «После войны всех быстренько поставим на место, — нередко говорил он своим помощникам, — а пока пусть бренчат, что хотят». Так оно потом и вышло.

Но какими бы ни были сталинские комдивы, справедливости ради следует признать: трусливых, безвольных, с душой не на месте я среди них не заметил. Сколько их погибло на Ржевской земле! Много!

О нашем командире дивизии впервые я услышал в июне 1942 года. Когда стало известно, что к нам прибыл комдив, что ему поручено сформировать и вести в бой 215-ю дивизию, эта новость, как молния, облетела все полки, батальоны, роты. Командиров и комиссаров интересовало, справится ли комдив с таким ответственным поручением, каков его профессиональный уровень, боевой опыт. Мы, рядовые, жили и мыслили в иных измерениях: нас интересовало, как этот человек станет распоряжаться судьбами тысяч людей в солдатских шинелях — порядочный он или зверюга?

Командир 215-й стрелковой дивизии, генерал-майор Куприянов. 1942 г.

Вскоре все уже знали, что комдива зовут Андрей Филимонович Куприянов, что он часто приезжает в полки и не сидит на компунктах, а разговаривает с людьми — и не только с командирами.

Шло время, и до нас начали доходить более полные сведения о комдиве. Стало известно, что Куприянов — не баловень судьбы. Сын крестьянина-бедняка. В Красной Армии — с Гражданской. Честно прошел трудный армейский путь — от рядового до полковника. Закончил Смоленское военно-пехотное училище, а затем Военную академию имени М. В. Фрунзе. Его солидный послужной список внушал доверие. Когда он служил замначальника Свердловского военно-пехотного училища, один из командиров училища как-то высказался: «Армия без карцера — не армия». Куприянов в ответ предложил: «А вы подумайте, как сделать, чтобы карцер почаще пустовал!» В сорок первом, когда немцы подошли к Москве, ему приказали срочно собрать тысячу курсантов, сформировать стрелковую бригаду и прибыть на защиту столицы. Поздней осенью и ранней зимой сорок первого все они полегли на подмосковной земле. Говорили, что сильно плакал комбриг, не скрывая слез, — переживал гибель своих питомцев.

Командарм Лелюшенко, человек нетерпеливый и горячий, несколько раз требовал поскорее завершить формирование дивизии, включить ее в боевые действия. Куприянов всякий раз находил обоснованные доводы и добивался еще одной, пусть недолгой отсрочки. Об этом мы тогда, понятно, не знали. Сегодня можно лишь сказать ему спасибо, ибо пошли мы в бой лучше подготовленными, что спасло немало человеческих жизней.