Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

Я не певец-профессионал, но все же таковым меня признали командиры — лучшим запевалой училища. Голос я унаследовал, наверно, от дедушки, маминого отца. Он работал литографом, пел в хоре синагоги в Житомире, затем стал кантором, мама много о нем рассказывала.

12 мая.Агрыз. Шестой день в пути. Стояли недолго. Целые дни курсанты режутся в карты. Половина, если не больше, всех разговоров — как лучше набить брюхо, остальные — о бабах. За шесть дней кормили горячим один раз. В пути нам выдают сухой паек: кислый кисель, сухари, чуть-чуть сахара, воблу и махорку. Дымят ребята вовсю. Ругают начальство. Вечером, ближе к ночи, опять идут анекдоты.

— Почему все хохочут, ведь что ни анекдот — то мерзость, — адресуюсь к Юрке, он лежит рядом на полке. — Всегда после них чувствуешь, что ты хуже, чем есть.

— Точно, — соглашается Юрка, — столько грязи, что не отмыться. Действуй, как я: не обращай внимания, пусть пошляки хохочут. — И неожиданно спрашивает: — Скажи, у тебя есть девиз, которому ты всегда стараешься следовать?

— Есть: «За правое дело». А твой?

— Мой: «Сначала — дело, а потом — слово».

— Юрка, так все-таки куда нас везут? Ты же в роте у нас самый умный, все так считают.

— Скорее всего, на юг. Вот увидишь: доберемся до Средней России и товарняк повернет на юг. Возможен и другой вариант: Сталин — с помощью Жукова! — убрал немцев от Москвы, и теперь решил вызволить Ленинград. Как только прибудем в Москву — получим оружие, сядем в самолеты и через несколько часов вступим в бой.

— Ну, это уже Жюль Верн.

Не обращая внимания, Юрка начал, как всегда, проигрывать варианты:

— Мы с тобой пропустили два фронта: Калининский и Западный. А может, чем черт не шутит, мы понадобились Жукову? Отогнал немцев от Москвы и задумал погнать их дальше — до Берлина, а Сталин поддержал идею. Печать, правда, называет эти два фронта самыми тихими. Сомнительное клише: «бои местного значения» — напоминает ситуацию у Ремарка. Ты читал «На Западном фронте без перемен»?

Я кивнул:

— Страшное дело! Неужели и нас ждет подобное?

— Сомневаюсь, — задумчиво возразил Юрка.

— Почему? Война она и есть война, пощады ждать никому не приходится.

— Тут ты прав. Осенью сорок первого на Урал стали привозить тяжелораненых, чудом вырвавшихся из окружения. Нас, окончивших школу, направили на один месяц в госпитали. Там я такого насмотрелся и наслушался — хоть стреляйся! Но я все равно рвался на фронт — отомстить за всех. Что ни боец — герой нашего времени! То, что перенесли эти люди в первые дни боев, не сравнить с переживаниями героев Ремарка. Тогда, в Первую мировую, царствовала пехота — в атаках и контратаках протыкали штыками животы друг другу. Не то сейчас. Куда страшнее! Бомбовые удары авиации, мощная артиллерия…

— И командует всем — твой любимец Жуков!

— Почему мой? Его высоко ценит Сталин. Жуков — мощный генерал, уже спас Москву и Ленинград. Все так считают, не только мы, весь мир.

— Как Кутузов?

— Ну, тогда война была другой, трудно сравнивать. Я подсчитал, за сколько дней Наполеон добрался от Немана до Москвы. Не поверишь! Французы пешком, их было больше четырехсот тысяч, на конях — только кавалерия, офицеры и генералы, а у Москвы оказались быстрее, чем немецкие танки.

— Это я понимаю. Это потому, что Кутузов заманивал Наполеона и до Бородина не дрался по-настоящему. А мы с первого дня — хоть и отступали, но бились до последнего, один Смоленск чего стоит — два месяца держал немцев.

Ночь, перестук колес… Вроде бы засыпаем… Ворочаюсь, опять эти вопросы, никак не могу от них отмахнуться: почему Юрка знает больше меня, почему глубже и самостоятельнее мыслит, почему он образованнее меня?..

Я не получил систематического образования. Но это я понимаю сегодня. Все мои школьные годы мы с мамой мотались следом за отцом — как говорили в тридцатые, — «куда партия пошлет». Это было время огромных перемен в жизни страны; менялось и обучение: без конца изменяли программы, реформировали русские школы в украинские и наоборот. Да и сам я был порядочным лентяем — футбол летом, коньки зимой занимали больше времени, чем задачки и правописание, учился «чему-нибудь и как-нибудь». А папе было не до меня: он строил коммунизм. Заботилась обо мне мама — мой добрый ангел. Она старалась подыскать мне учителей по немецкому языку, музыке. В то время это было просто: еще сохранились остатки старой русской интеллигенции, люди эти жили скверно, боязливо, часто без работы и куска хлеба. Лишь в тридцать шестом государство милостиво разрешило принимать их на работу. Жалею ли я сейчас, что прозевал и музыку, и немецкий? Очень! Наверное, свою роль сыграла и излишняя мягкость родителей, их неумение убедить или даже заставить учиться как следует, сесть за рояль, овладеть языком. А может быть, дело во мне самом, моем внутреннем сопротивлении всякому нажиму. И родители это поняли?.. С детских лет и по сей день мне кажется, что во мне живет кто-то еще, кто постоянно укоряет меня, никак не хочет понять меня и моих поступков. Возможно, в этой «язве» причина сомнений, неуверенности, которые преследовали меня с юности?.. Как от них избавиться, я не знаю до сих пор.