Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Мы заснули в машине с водителем и окоченели. Он раньше проснулся, вскочил, размялся. Меня ему было жаль будить, но потом сообразил, что могу замерзнуть и не проснуться, и поднял тревогу. Сообразил вовремя, ибо я, видно, был на грани замерзания. Вокруг меня оказались Майя, Гасан-Заде, Гомельский, Шепшелев. Они-то меня и тормошили, вытянули из машины и пытались поставить на ноги, но я не мог стоять, опускался на землю. Взяли меня под мышки и понесли в перевязочную палату. Сняли шинель, валенки, шапку, уложили на носилки и стали ломать руки и ноги в суставах, мяли мышцы, растирали тело через одежду. Шепшелев лил в горло разбавленный спирт. Опять теплынь стала разливаться по всему телу. Доходило, правда, смутно еще, что со мной что-то случилось. Меня заставляли пить горячий сладкий чай. Я все уже понимал, что со мной происходило, но говорить еще не мог. Мне было легко, тепло. Потрескивали дрова в железной печке. Снаружи палатки мело, завывал со свистом ветер. Эти звуки и воспринимались остывавшим мозгом знакомой мелодией.

Доктор Майя все спрашивала, как я себя чувствую. Я пожал ей руку, кивнул утвердительно головой, но слова почему-то не получались. Все вышли из палатки. Остался возле меня Гомельский. Стал рассказывать, что под утро приехала Нина. Больше суток задержала санитарную машину. Джатиева привезла в Бекетовку и положила в хирургический полевой подвижной госпиталь. Вчера еще ему удалили пулю.

Нина всем говорила, что она оказалась немецкой. Какая-то диверсионная группа, действующая в нашем тылу, обстреляла машину и ранила бригврача. Диверсанты так диверсанты. А пуля действительно была немецкой.

Зашла Майя, опять спросила о самочувствии, пощупала пульс и предложила Гомельскому походить со мной, а затем и побегать. Я сказал, что сам смогу (заговорил наконец), поднялся. Голова закружилась. От спирта выпитого или от слабости. Сел. Познабливало. В палатке было прохладно. Надел валенки и шинель. Придерживаясь за Гомельского, стал ходить по палатке, а затем пошел и самостоятельно. Немного отдохнул и вышел на улицу. Стоял хороший мороз — за двадцать. Дышалось легко. Зашел в эвакуационную палатку. Меня шумно встретили, поприветствовали и поздравили с выздоровлением, будто совершил подвиг.

— Жив?

— Слава богу!

— Вот и воскрес.

— Что на том свете видел?

Понимал, что, должно быть, замерзал, а сейчас опять в строю. Не хватало еще замерзнуть. А могло случиться.

Внимание всех от меня отвлекли прибывшие две машины с ранеными. Привез их Модзелевский. Все стали ими заниматься. Я почему-то оказался не у дел. Меня не привлекали, сам пытался помочь, но меня отстранили от оказания помощи раненым. Видно, не был в состоянии работать. Пребывал еще в достаточно заметном алкогольном опьянении или преобладала общая слабость, что исключало какую-то пользу от меня. Стало знобить, согреться было негде. Постепенно приходил в себя.

Прибыл офицер связи из штаба бригады с приказом медсанвзводу убыть в новый район — севернее Верхней Ельшанки, где к исходу дня будут сосредоточены штаб и боевые подразделения бригады.

Недолгими были сборы. Санитарных машин осталась только одна, и в ней разместился личный состав медсанвзвода, в основном женщины.

— К женщинам захотел, не разрешаю. Пошли в эту машину, — услышал я голос Майи, — не раздумывай, лезь и меня затащи.

Я растерялся, какое-то время раздумывал, и то, видно, от неожиданности.

— Не раздумывай, не дам замерзнуть, — повторила Майя. Не знаю, какая сила меня забросила в машину, я уже подавал ей руку и втянул в машину, упав на спину, опрокинув ее на себя. Повозились немного, посмеялись. Шепшелев не упустил возможности пошутить над нами. Вдвоем доползли до кабины, развернули матрасы и устроили себе ложе.

— Думаю, не замерзнешь? — шепотом спросила она.

— Грешно было бы в такой компании, — так же шепотом ответил я.

— А я за тебя очень испугалась. Водитель прибежал и доложил, что замерз ты в машине. Так и сказал, что уже неживой. Вообще был на грани. Так можно и концы отдать. Как ты мог в холодной машине уснуть?

— Очень устали, не спали эту ночь, да и предыдущие так же. Думали немножко вздремнуть, а провалился в преисподнюю. Нет, в рай попал, такой чудный сон видел, что даже и не расскажешь. Так хорошо мне было, во сне, конечно. Самое удивительное — это тепло, приятнейшее тепло. Странно как-то, ведь замерзал, а чувствовал тепло.

— Хорошо, что и наяву все обошлось, — она коснулась губами моей щеки.