Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Спал недолго. Не знаю, что меня разбудило, но почувствовал себя отдохнувшим. Майя не спала, стояла у окна и оттаивала, дуя на стекло сохранившейся форточки, через которое смотрела наружу. Я подошел к ней, спросил, почему она такая задумчивая, грустная все эти дни, здорова ли и чем обеспокоена? Ответила, что здорова, но непонятная хандра гложет ее. И очень устала, и физически и морально. Заверила, что постарается настроиться на более светлую волну, но им просто очень трудно. Смотрел на нее и сравнивал с Любой. Подумал, смог бы я быть с ней так, как с Любой, и сразу отогнал эту мысль. Не посмел бы. Мне было приятно быть рядом, видеть ее. У нас была какая-то внутренняя близость, какая-то тайна, неосуществившаяся, что и сближало. Мысль о телесной близости с ней не укладывалась в моем сознании. Отношения Шуры с Максимовым и другими до него вызывало отвращение, как и мое отношение с Любой. Почему так много и приятно говорят об этом мужчины, а я не могу быть солидарен с ними? Даже похвастаться этим не счел нужным. Или было стыдно?

Сходил с двумя чайниками по воду. Согрели кипяток. Пили с сухарями. Ни заварки, ни сахара не оказалось — не привезли из роты управления, как и ужин в этот вечер. С наступлением темноты Ладна ушла к Максимову, не предупредив доктора Гасан-Заде, не спрашивая у него разрешения. Мы рано легли спать, пока не поступали раненые. Рады были возможности в тепле отдохнуть. Поток раненых мог быть в любое время.

Проснулись затемно. Возможно, от взрывов авиабомб и артиллерийской канонады, которые раздавались совсем недалеко. Очень рано начался штурм, значит, пойдут и раненые. Все стали подниматься. Не умывались. Кто снегом протер лицо. Мне приказали почистить от снега подъезд к медсанвзводу. Доктор Гасан-Заде сказал, чтобы я был готов первым рейсом сопровождать раненых. Еще до завтрака пришли две бортовые машины, и наши забегали. Раненых сносили в приемную, более тяжелых — в перевязочную. И в этой партии были с обморожениями, в основном пальцев, кистей рук и стоп. Раненые — тяжелые, с обширными осколочными ранениями от гранат и мин. Один красноармеец был с размозженной стопой — в темноте нога его как-то попала под гусеницу нашего танка. Он был в шоке, окоченел от холода. Чтобы довезти его до госпиталя в Красноармейск или Бекетовку, нужно не менее трех часов, и при таком холоде и в состоянии шока он может погибнуть в пути. Гасан-Заде решил сделать ему ампутацию стопы. Сказал, что погибнет, если не сделать ему. Оперировал вместе с доктором Большаковой. Вайнштейн работала в паре с Шепшелевым — обрабатывали раны, накладывали повязки. Мы с санинструктором Ивановым накладывали шины, готовили к эвакуации. Очень тесно было в приемной, с трудом проходили между носилками. Раненых нужно было хотя бы напоить горячим чаем. Из роты управления завтрак еще не привозили. Надо было вскипятить чай на печке. Рук не хватало. Санитары переносили раненых и помогали нам, рубили дрова и подтапливали печку. Иванов сказал, что не мешало бы разбудить Ладну.

— А она есть здесь?

— Да, — ответил он, — она недавно пришла и завалилась спать.

Я в гимнастерке побежал через двор во второй домик. Шура спала внизу на нарах. Я ее растолкал и попросил разогреть чай для раненых, так как скоро будем их эвакуировать. Вернулся в приемную и продолжал там работать. Санитары уже поставили чайники с водой на плитку. Вышел из перевязочной Гасан-Заде, осмотрел раненых и наметил очередность их направления в перевязочную. Спросил, где Ладна. Я ответил, что отдыхала, разбудил ее, но почему-то не пришла.

— Иди, приведи ее сюда. Как можно без нежных женских рук обойтись здесь. Чаем хоть напоит. Беги за ней, хоть на руках принеси, — не то серьезно, не то с иронией распорядился он.

Я опять побежал через двор в другой домик. Она и не думала вставать. Как была в шинели и в валенках, так и спала. Я опять стал ее будить, стащил валенок и за ногу притянул к краю нар.

— Гасан-Заде послал, сказал, чтобы принес вас, если не пойдете. Совесть надо иметь. Раненых скоро отправлять, чаем бы напоить их, а вы валяетесь, — не удержался я.

Она что-то пробормотала, оттолкнула меня ногами, какие-то проклятия мне посулила. Она, видно, была пьяна.

— Бессовестная, — распалился я, — не для распутства же вы здесь, делом другим, более нужным заниматься надо.

— Тебе завидно, щенок, — услышал я, — катись отсюда. Видала таких… — Посыпались ругательства, дух которых и бумага не выдержала бы. И ничего не оставалось мне как уйти. Что-то очень неприятное произошло. Зачем же мне надо было вмешиваться в это дело? Пошел бы Иванов ее будить, но послали меня. Я доложил доктору Гасан-Заде, что она не хочет и не может встать. Меня обругала, что будил ее, да так, как никогда до этого не слышал. Он махнул рукой, сказав при этом: