Стефан Газел - Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней

Антек, закончив разбрасывать навоз, вбежал в дом и появился оттуда с наполовину копченым, наполовину жареным цыпленком. Мать наполнила водой кувшин. Наконец они вернулись в убежище.

– Почему ты так поступила с лошадью? – спросил Антек у матери.

– Они решат, что он уехал. Могут посчитать, что он дезертир.

Сидя рядом с человеком, которого убил, Антек засмеялся:

– Они повесят его, когда поймают, да?

Мы уже видели трупы; совсем свежие и еще теплые, и пролежавшие несколько дней, почерневшие или замерзшие. Несколько раз мы натыкались на трупы, пролежавшие какое-то время на солнце, распухшие, изглоданные червями. Видели трупы, ставшие добычей птиц. Да, все это мы видели раньше.

Но теперь, в кромешной тьме, рядом с еще не остывшим телом, мы испытывали совсем иные чувства. Мы не видели друг друга в темноте и не знали, о чем думает каждый из нас. Неожиданно раздались рыдания – плакал Антек.

– Я... я боюсь. Давайте немного приоткроем крышку, чтобы стало чуть светлее.

Мы слегка подняли крышку.

– Вы уверены, что он умер? – дрожащим голосом спросил Антек.

– Уверены, – ответила мать за всех.

Она заставила нас приподняться и накрыла труп шинелью.

– Неужели нельзя спрятаться в каком-нибудь другом месте? – спросил Антек дрожащим голосом.

Донесшийся стук копыт стал ответом на его вопрос. Мы быстро закрыли крышку и затаились. Снаружи донеслись крики и проклятия. Приехавшие искали охранника в сараях и под навесом, и наконец мы услышали: «Каков подлец!» Уловка с лошадью сработала.

После наступления темноты мы приоткрыли крышку убежища, не опасаясь, что нас обнаружат.

У нас были вода, хлеб и такая роскошь, как наполовину зажаренный цыпленок, но есть не хотелось. Стоило кому-нибудь из нас пошевелиться, как мы слышали под собой хлюпающие звуки. Но нам было просто необходимо время от времени подвигаться, чтобы размять занемевшее тело. Напряжение росло. Один за другим мы начали плакать. Мать пыталась шепотом успокоить нас, но мы уже не могли остановиться. Мы тряслись от рыданий, но боялись двигаться, чтобы не слышать страшных звуков. Рыдания становились все громче, Лида плакала уже взахлеб, и мать не сдержалась. Ее нервы тоже были на пределе.

– Замолчите сейчас же! – закричала она. – Замолчите, иначе накличете большевиков на свою голову.

На какое-то время мы успокоились, но так продолжалось недолго.

– Давай выйдем отсюда, мамочка, – стали канючить мы. – Давай перейдем в какое-нибудь другое место, но только выйдем отсюда. Ну пожалуйста!

Вероятно, ей не меньше нашего хотелось сменить убежище, но только в полночь мы рискнули выйти на поверхность. Мы тихо вылезли, закрыли крышку подвала и ползком стали выбираться со двора. Одна из лошадей, заметив движение, тихонько заржала, видимо решив, что сейчас ее будут кормить. Мы замерли, но вокруг стояла тишина. Мы выбрались через ворота и поползли в сторону полей.

– Еду забыли в подвале! – вскрикнул Антек, когда мы уже отползли на несколько сотен метров.

Но мысль о том, что убежище, ставшее могилой для русского солдата, может превратиться в нашу могилу, отрезвила нас. Никто не испытывал желания вернуться.

Мы проползли еще несколько сотен метров и только тогда встали на ноги. Мы не знали, куда идем, и думали лишь о том, чтобы уйти подальше от Сапезанки, нашего подземного убежища и спрятанного в нем трупа.

Шли полем, освещенном редкими звездами и луной, продирались сквозь колючий кустарник, перешли вброд реку, поднялись на крутой склон и скатились с него в лес. Забрезжил рассвет. Мы не представляли, куда идем. Смертельно устали, были голодны и решили передохнуть. Найдя небольшое углубление под корнями вывороченного ветром дерева, застелили его лапником, легли, крепко прижавшись друг к другу, и заснули.

Меня разбудило солнце, светившее прямо в лицо. Было жарко. Мама еще спала. В животе бурчало от голода, и я стал думать, где бы найти что-нибудь съедобное. Только я решил внимательно осмотреться вокруг, как замер от страха. С края ямы, в которой мы спали, на меня смотрел мужчина. Я видел только его голову в синей конфедератке.

Я так испугался, что напрочь лишился голоса. Единственное, на что меня хватило, так это толкнуть плечом мать. Она мгновенно проснулась, увидела мужское лицо, и я почувствовал, как она сжалась от страха.

Тут человек вскочил на ноги и, наведя на нас винтовку, закричал по-русски:

– Руки вверх!

Мы подняли руки. Лида все еще спала.