Корнелиус Райан - Самый длинный день. Высадка десанта союзников в Нормандии

Вместе они вернулись в радиобункер, где Мейер прослушал запись. Все так и было; это было послание, о котором предупреждал Канарис: первая строка песни «Chanson d'Automne» («Осенняя песня») на слова французского поэта XIX века Поля Верлена. В соответствии с информацией, полученной от Канариса, эта строка Верлена должна быть передана «в первый или пятнадцатый день месяца… и является первой частью послания, предупреждающего об англо-американском вторжении».

Другой частью послания должна быть вторая строка стихотворения Верлена, «Blessent mon coeur d'une langueur monotone». [5]Когда эта строка прозвучит, то (как говорил Канарис) «вторжение начнется в течение сорока восьми часов… Отсчет времени нужно вести начиная с ноля часов следующего за передачей дня».

Сразу после прослушивания записи первой строки из Верлена Мейер проинформировал начальника штаба 15-й армии, генерал-майора Рудольфа Хоффмана.

– Первое послание получено, – сказал он Хоффману. – Сейчас что-то должно произойти.

– Вы уверены? – спросил Хоффман.

– Мы записали его, – ответил Мейер. Хоффман немедленно объявил тревогу в 15-й армии.

Мейер тем временем сообщил по телетайпу в OKW, затем протелефонировал в штаб Рундштедта («OB-West») и в штаб Роммеля (группа армий «В»).

В OKW послание получил генерал-полковник Альфред Йодль, шеф оперативного управления. Материал остался на столе у Йодля, он не объявил тревогу. Он предположил, что это сделал Рундштедт; Рундштедт же решил, что приказ издали в штабе Роммеля. [6]

На всем обороняемом побережье только одна армия была приведена в повышенную готовность – 15-я. 7-я армия, удерживающая побережье Нормандии, ничего не знала о послании, и тревогу в ней не объявили.

Вечером 2 и 3 июня первая часть сообщения транслировалась снова. Это обеспокоило Мейера. В соответствии с его информацией послание должны были передать только один раз. Ему оставалось предположить, что повторение было сделано для большей надежности получения информации адресатом (Сопротивлением).

Через час после повторного послания, переданного вечером 3 июня, проскочило сообщение телеграфного агентства о высадке союзников во Франции. Если предупреждение Канариса было точным, то сообщение агентства должно быть ошибочным. После минутной паники Мейер решил, что доверять следует Канарису. В тот момент он чувствовал себя усталым, но почти счастливым. Приближался вечер, и тишина вдоль всей линии фронта свидетельствовала о том, что он прав.

Теперь оставалось ждать получения второй половины послания, которое могло поступить в любой момент. На Мейере лежала страшная ответственность. Отражение вторжения союзных войск, жизнь сотен тысяч его соотечественников, само существование его родины зависели теперь от скорости, с которой он и его служба воспримут второе послание и оповестят фронт. Мейер и его подчиненные должны быть готовы как никогда раньше.

Пока Мейер находился в ожидании, в 125 милях от него командующий группой армий «В» собирался отбыть в Германию.

Фельдмаршал Роммель намазал медом тонкий кусок хлеба с маслом. За завтраком сидели блистательный начальник штаба генерал-майор Ганс Шпейдель и несколько штабных офицеров. Формальностей не было. Шел непринужденный разговор. Завтрак был похож на семейный, когда во главе стола сидит старший. Каждый из офицеров был отобран Роммелем лично, и они были ему многим обязаны. Каждый из них ставил перед Роммелем вопросы, решение которых Роммель мог найти на аудиенции у Гитлера. Роммель говорил мало. Он просто слушал. Роммель посмотрел на свои часы.

– Господа, – сказал он неожиданно для всех, – мне пора.

Водитель Роммеля Даниэль стоял рядом с «хорьхом», машиной фельдмаршала, у главного входа. Роммель, кроме Ланга, взял с собой в поездку полковника Темпельхофа. Машина полковника должна была ехать сзади. Роммель пожал руки всем штабным офицерам, сказал несколько слов начальнику штаба и занял свое обычное место рядом с шофером. Ланг и полковник Темпельхоф устроились на заднем сиденье.

– Можно ехать, Даниэль, – сказал Роммель.

Машина медленно сделала круг по двору замка, проехала ворота, миновала два ряда подстриженных лип и у деревни свернула налево, на главное парижское шоссе.

Было семь утра. Отъезд Роммеля из Ла-Рош-Гийон в это хмурое утро 4 июня не был для него случайным. Рядом с ним на сиденье лежала коробка с парой замшевых туфель ручной работы. Роммель хотел быть дома к 6 июня – в день рождения жены. [7]