Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

Вероятно, я все-таки поступил неправильно, не поехав в Советскую Россию, а включив себя в нее только на заграничной площадке (Берлинское торг[овое представительство); вероятно, сказались и общие ненормальности берлинского сменовехизма, зарывшегося в эклектизме. Но вернись я в Сов[етскую] Россию, там вообще никаких вопросов иметь бы не пришлось, – не полагается, – за «вопросы» – социалистическая каталажка; там – «спецы», как это и Вы подчеркиваете. Факт тот, что, пробыв несколько лет в советской колонии Берлина (одновременно посещал университет), я должен был дать себе ясный отчет, что между тремя китами сменовехизма – национализмом как Началом Начал, приятием революции и лояльностью к правительству – мирного соплавания нет и что такового вообще и быть не может. Можно уравновесить национализм и революцию, еще легче – революцию и власть (так как преимущественно сделали накануневцы), но все три элемента химической реакции не дают.

У Вас первые два кита – национализм и революция поплыли быстрее третьего – признание власти, что делает Ваше мировоззрение стройным и выдержанным, но практической, рабочей своей задачи не выполняет: большевиков совершенно не устраивает признание постольку поскольку; они требуют безусловного подчинения. В этом отношении «устряловцы» мало могут претендовать даже на положение спецов 10-го разряда в советском государстве, т[о] е[сть] возвращаться почти бесполезно (исходя из контуров сменовехизма). Накануневцы готовы были подчиниться на 99 %, но то, что какой-то один % независимости мышления они оставляли за собой, создало и к ним отрицательное со стороны сов[етского] правительства отношение. Я не знаю, известен ли Вам хотя бы тот мелкий факт, что из берлинского торгпредства были вычищены все застрявшие там сменовеховцы, – вычищены именно как «враги внутренние», которых в такое ответственное учреждение пускать нельзя. Сменовехизм, как личное начало, мог бы быть оправдан только вхождением во все поры административного организма, так чтобы можно было нажимать незаметно на штурвал.

Признание за большевиками «исторической миссии», «собирания земли русской» должно обязательно гармонировать с предположением за ними способности благополучно уйти в небытие, в порядке эволюционного процесса. Последнее же положение крайне спорно… Хоть Вы, господин профессор, и пишете в одном месте по Козьме Пруткову «сон уж не тот», но увы сон (в смысле исключительности и цепкости власти), к сожалению, все тот же. «Что-то готовится, и кто-то идет» – это несомненно, но мавр слишком долго топчется перед выходными дверями и этим культивирует «бестолковщину». И тем, что он не обнаруживает способности уйти вовремя, умаляется его несомненная «историческая миссия» и прочее. Потому что, вполне присоединяясь к прогнозам первых большевистских лет, нельзя в настоящем не сказать: каждый лишний год пребывания этой власти в Кремле является теперь тормозом к жизни страны. Мы знаем, что могут быть правительства, за которыми в один период их жизни могут быть признаны «исторические миссии», а в последующем, когда они продолжают держаться накопленной инерцией и голой силой, это же правительство – властвующая организация – система даже – играет сугубо реакционную роль, связывающую живые силы страны.

Ставка на эволюцию, которую Вы провозгласили (и что «накануневцы» так исказили и окарикатурили), есть, конечно, ключ к пониманию происходящего. С другой стороны, мавр так организовался, политически переживая себя, что наряду с признанием эволюции настоятельно возникает вопрос: мавру надо помочь уйти. Сам он этой святой способности – исчезнуть в тот момент, когда история того требует, – не проявляет.

Тут возникает страшный вопрос о преемственности власти: кто и как? И вот в этом вопросе у меня довольно твердый взгляд. Конечно, наступи этот момент – ликвидация коммунистов – тогда, когда единственными их преемниками смогли бы оказаться эмигрантские группировки, это было бы ужасно, это был бы новый Китай. Но эмиграцию нельзя сейчас уже вполне в одну кучу смешивать: имеются и новые побеги, крайне приемлемые внутри русским человеком, как мне приходилось и по Берлину наблюдать, и слышать, и читать. Сменовехизм сдвинул многое с мертвых точек. Если несколько лет назад назвать, скажем, Красную армию – русской армией значило почти навлечь на себя нарекания, как агента III Интернационала, то сейчас – пусть робко, шепеляво – эти мысли даже у Струве можно иногда отыскать.