Г. Замысловский - Умученные от жидов

Этим и закончилась, повторяю, первая стадия дела — действия полиции и Волохова до приезда Дурново.

До настоящего раскрытия преступления было еще очень далеко, но путь намечался довольно отчетливо.

Несомненные следы обрезания на трупах и опознание такого еврея, который как раз совершал обрезания своим единоверцам.

Признаки ритуального убийства и связь этого еврея с другим, как раз сторожем еврейской молельни.

Солдатское звание заподозренного в причинении смерти Маслову — и солдатская фуражка около полусгнившего тела Шерстобитова.

Еще ничего вполне определенного, но совпадения, которые уже очень трудно объяснить случаем.

Впоследствии, когда уже производилось расследование о саратовской городской полиции, отцы убитых мальчиков. Шерстобитов и Маслов, удостоверили, что сразу немедленно после исчезновения их сыновей, задолго до обнаруженья трупов, они заявили подозрение на жидов и настаивали, «ежедневно просили», по выражению потерпевших, чтобы в жидовских помещениях — повторяю, немногочисленных — были произведены обыски. Однако полиция упорно «подозрение это отводила», ни одного обыска тогда не произвела, а Шерстобитова, например, уверяли, что его сын «наверное, где–нибудь замерз, потому что был шалуном».

В числе рядовых саратовского гарнизонного батальона находился крестьянин Антон Богданов, характеристика которого представляется еще более отрицательно, чем Локоткова. Вместе с матерью, бежавшей от помещика, он долго вел бродячий образ жизни, подобно Локоткову. В рекруты был сдан за дурное поведение. На военной службе не исправился, отличаясь, по удостоверению начальства, буйством и пьянством. Происходя из Витебской губернии, с детства привык к польской и еврейской среде, а потому, по словам других солдат, «с русскими был русский, с поляками поляк, с жидами жид». В вещах его нашли подвязную бороду и парик.

На первой неделе Великого поста 1853 года Богданов явился в «Петербургскую» гостиницу г. Саратова и там, в пьяном виде начал буянить, шуметь, кричать, бить посуду.

Так как о «Петербургской» гостинице будет дальше много разговоров, то надлежит теперь же отметить, что содержателем ее состоял немецкий колонист Гильгенберг, что под зданием гостиницы было особое подвальное помещение, а во дворе — флигель, где жил с семьею пожилой зажиточный еврей Янкель Юшкевичер, по ремеслу меховщик. Поселился он в Саратове давно, еще с 1827 г., конечно, не имея на это ни малейшего права. Несколько раз, как водится, «возникала переписка» о его выселении, но «оканчивалась ничем».

Поднявший скандал Богданов вдруг начал требовать, чтобы этого Юшкевичера позвали в гостиницу: пусть, мол, заплатит за ту посуду, которую он, Богданов, побил.

Несмотря на дикость такой фантазии, гостиничные служащие дали знать об этом на квартиру Юшкевичера, откуда, за отсутствием самого Янкеля, в гостиницу немедленно пришел его сын, Файвиш. Богданов, однако, не унимался: он полез на Файвиша с кулаками и заявил, что не платит сам вовсе не по неимению денег, а лишь потому, что считает жидов обязанными платить за него, Богданова. В доказательство Богданов вытащил из кармана несколько золотых монет и, обращаясь к Файвишу, сказал: «у меня самого есть деньги: вы же мне дали за мальчиков» .

Но в это время появился Янкель и сумел успокоить Богданова, а за разбитую им посуду беспрекословно заплатил пять рублей — сумма по тогдашним временам, несомненно, очень крупная для солдатского кутежа.

Однако, я это весьма важное событие осталось пока «безгласным». Кому было обратить на него внимание? Отношение к делу саратовской полиции было вполне определенным, что же касается служащих в гостинице, то они даже тогда, когда за следствие взялся Дурново, были вначале крайне молчаливы и несообщительны.

Может быть, на них влиял Янкель непосредственно, а вернее, что им приказал молчать хозяин Гильгенберг, по крайней мере, в конце концов, эти служащие показали именно так. И Правительствующий Сенат, решая дело, даже предполагал «Якова Гильгенберга оставить в подозрении в преступных сношениях с Янкелем Юшкевичером и в знании обстоятельств о скрытии следов сделанного Юшкевичером преступления».

Тогда, при дореформенном процессе, существовал особый юридический институт «оставления в подозрении», как нечто среднее между обвинением и оправданием.

Между тем Богданов с каждою неделей пьянствовал все сильнее и сильнее, стал нелюдимым, все более и более сторонился товарищей пока наконец, уже в мае 1854 г. ни заявил начальству, что «желает раскрыть жидовское дело». Его отправили к Дурново.