Франц Меринг - История войн и военного искусства

В действительности воздержание от голосования Бебеля и Либкнехта в июле 1870 г. не произвело большого впечатления, как это можно заключить из тогдашних газет. Буржуазная пресса отнеслась к этому, по меньшей мере, так же, как и к давно забытому факту, что лассальянцы Фрицше и Газенклевер вместе с буржуазным демократом Вигардом остались сидеть при чтении проекта адреса, в котором рейхстаг должен был отвечать на тронную речь, причем Газенклевер сделал заявление в буржуазной газете, что они не хотели «почтить вставанием работу палаты». Газенклевер был против тактики Бебеля и Либкнехта и, при тогдашнем озлоблении социал-демократических фракций, резко использовал их голосование против них же, вступив в горячие прения с ними на рабочем собрании в Лейпциге.

Гораздо важнее, что воздержание от голосования в действительности было не практической политикой, но моральной демонстрацией, которая, как бы она ни была справедлива сама по себе, не отвечала политическим потребностям момента. Если в частной жизни допустимо и очень разумно сказать двум спорящим: вы оба не правы, и я не вмешиваюсь в вашу ссору, — то это совершенно недопустимо в государственной жизни, где народы должны расплачиваться за ссоры своих королей. Практические следствия недопустимого нейтралитета резче всего проявились в ясной и последовательной позиции, которую заняла «Фолькштадт» (газета) в первые недели войны. Он (нейтралитет) возбудил у Энгельса и Маркса большое неудовольствие; Энгельс насмехался над «забавным утверждением», что главным основанием оставаться нейтральным является то, что Бисмарк был ранее товарищем Бонапарта; если бы таково было общее мнение в Германии, то вскоре у нас был бы снова Рейнский союз. Подробно развитое им положение, — в письме к Марксу от 15 августа 1870 г., — почему рабочий класс должен желать поражения бонапартизма и победы Германии, — положение, с которым Маркс был совершенно согласен, очень часто печаталось в последнее время, так что здесь, за недостатком места, мы его не приводим.

Ошибка воздержания от голосования была в том, что Либкнехт и Бебель рассматривали войну главным образом с моральной точки зрения. Это было их искреннее убеждение, которого они придерживались и позднее; стоит лишь просмотреть статьи Либкнехта об эмской депеше или записки Бебеля, чтобы убедиться в этом. Правда, то, что было в первую половину войны их слабостью, то сделалось во вторую половину войны их силой. После Седана кончилась «революция сверху», как можно было назвать войны 1859, 1866 и 1870 гг.; все происходившее после этого не только не имело в себе ни малейшего атома революции, но и исторически являлось чистейшей реакцией и снова делало возможным для социал-демократической партии одновременно практическую и принципиальную политику. Все социал-демократические фракции тотчас же воспользовались этой свободой; лассальянцы также боролись против аннексии Эльзас-Лотарингии, приветствуя Парижскую коммуну; Либкнехт же и Бебель вели борьбу с таким пылом, с такой выдающейся смелостью, короче, во всеоружии таких высоких моральных качеств, что слава этих дней с полным правом связана прежде всего с их именами. Лишь в течение лет и десятилетий постепенно возникла та легенда, которая хотела видеть сильнейший пункт позиции Бебеля и Либкнехта там, где был ее слабейший пункт.

Если искать в прошлом прецедентов, на основании которых можно было бы определить политику настоящего времени, то ясно, что голосование 21 июля 1870 г. не может служить для этой цели: ни воздержание от голосования Бебеля и Либкнехта, ни вотирование кредитов со стороны лассальянцев. Эти вотумы имели место в том принудительном положении, которое создалось вследствие революции сверху и уже в 1859 г. заставляло Энгельса и Лассаля употреблять «подземные аргументы». Примером для настоящего времени могла бы служить лишь тактика всей партии в дни после Седана.

Гораздо разумнее искать не прецедентов, но принципов, так как история никогда не повторяется, хотя часто пытаются доказывать, что сходные предпосылки вызывают сходные следствия. Современная война не имеет ничего общего ни с военной эрой 1792–1815 гг., когда революция являлась силой, движущей снизу, ни с военной эрой 1859–1870 гг., когда революция была силой, движущей сверху. Несколько больше похожа она как капиталистическая колониальная и мировая война, — правда, стоящая на несравненно высшей ступени, — на Семилетнюю войну. Она имеет общее с ней в своей стратегии на истощение и в полном отсутствии хоть какого-либо влияния народов на управление этой войной. Однако здесь имеется коренная разница: в Семилетнюю войну ни в одной из воюющих стран не было революционного класса, в то время как теперь в каждой из них имеются свои революционные классы, которые добровольно довольствуются тем, чем уже были наделены граждане и крестьяне Европы в XVIII столетии.