Антон Деникин - Крушение власти и армии. (Февраль – сентябрь 1917 г.)

В действительности, развращенный Северный фронт потерял всякую силу сопротивления. Войска его откатывались до того предела, до которого велось преследование передовыми немецкими частями, и затем подались несколько вперед только потому, что обнаружилась потеря соприкосновения с главными силами Гутьера, в намерения которого не входило продвижение далее определенной линии.

Все левые органы печати, между тем, открыли жестокую кампанию против Ставки и командования. Прозвучало слово «предательство»… Черновское «Дело Народа», орган пораженческий, скорбел: «И в душу закрадывается мучительное сомнение: не перекладываются ли на плечи, погибающего тысячами, мужественного и доблестного солдата, ошибки командования, недостатки артиллерийского снабжения, и неспособность вождей». «Известия» объясняли и мотивы «провокации»:

«Ставка старается, запугиванием грозными событиями на фронте, терроризировать Временное правительство, и заставить его принять ряд мер, направленных прямо и косвенно против революционной демократии, и ее организаций…»

В связи со всеми этими обстоятельствами, усилился значительно напор советов против Верховного главнокомандующего генерала Корнилова — и в газетах промелькнули слухи о предстоящем его удалении. В ответ появился ряд резких резолюций, предъявленных правительству и поддерживавших Корнилова, [255] Главного Комитета офицерского союза. Военной лиги. Совета союза казачьих войск. Союза георгиевских кавалеров. Совещания общественных деятелей и других. а в резолюции Совета союза казачьих войск, имелась и такая фраза: «Смена Корнилова неизбежно внушит казачеству пагубную мысль, о бесполезности дальнейших казачьих жертв» и далее, что совет «снимает с себя всякую ответственность за казачьи войска на фронте и в тылу, при удалении Корнилова…»

Между прочим, поддержка эта не встретила полного единодушия, даже в казачьей среде. Правление казаков моего фронта, по поводу этой резолюции вынесло следующее постановление: «Казачество признает своей единой властью Временное правительство, которому и верит. Оно может распоряжаться своими ставленниками, как хочет. Если же, против воли правительства, будут давления на него со стороны политических партий, общественных и классовых организаций, с целью провести свои желания в жизнь, казачество всеми силами поддержит Временное правительство, во всех его начинаниях и стремлениях, направленных к спасению отечества и завоеванных свобод».

Впрочем, сметливые казаки, раскаявшись в оппозиции своему руководящему органу, через несколько дней «разъяснили» в печати свою резолюцию в том смысле, что постановление центрального союза было дурно понято ими, что совет «не угрожал Временному правительству, а твердо и громко заявил свой протест, против похода известной части печати, и некоторых общественных организаций, на Верховного вождя — ставленника Временного правительства, генерала Корнилова».

Такие обстоятельства, — предшествовали событиям. Вместо умиротворения, страсти разгорались все более и более, углублялись противоречия, сгущалась атмосфера взаимного недоверия, и болезненной подозрительности.

Я откладывал свой объезд войск, все еще не теряя надежды на благоприятный исход борьбы, и обнародование «корниловской программы». [256] До 27 августа, т. е., до разрыва с Корниловым, Керенский не решался подписать проект законов, вытекавших из «программ».

С чем я пойду к солдатам? С глубоко запавшей в сердце болью, и со словами призыва «к разуму и совести», скрывающими бессилие, и подобными гласу вопиющего в пустыне? Все это уже было и прошло, оставив только горький след. И будет вновь: мысль, идея, слово, моральное воздействие, никогда не перестанут двигать людей на подвиг; но что же делать, если заглохшую, заросшую чертополохом целину надо взрыхлять железным плугом?.. Что я скажу офицерам, со скорбью и нетерпением ждущим окончания, — последовательного и беспощадного, — процесса медленного умирания армии? Я мог ведь сказать только: если правительство не пойдет на коренное изменение своей политики, то армии — конец.

7-го августа получено было распоряжение двигать от меня на север Кавказскую туземную дивизию («Дикую»), 12-го августа — бывший в тылу в резерве 3-ий конный корпус, потом Корниловский ударный полк. Назначение их, как всегда, не указывалось. Направление же одинаково соответствовало и Северному фронту, в то время весьма угрожаемому, и… Петрограду. Представил командира 3-го конного корпуса, генерала Крымова, на должность командующего XI армией. Ставка ответила согласием, но потребовала его немедленно в Могилев, для исполнения особого поручения. Крымов проездом являлся ко мне. Определенных указаний он, по-видимому, еще не имел, по крайней мере, о них не говорил, но ни я, ни он не сомневались, что поручение находится в связи с ожидаемым поворотом военной политики. Крымов был тогда веселым, жизнерадостным и с верою смотрел в будущее. По-прежнему считал, что только оглушительный удар по советам может спасти положение.