Х Льоренте - История испанской инквизиции (Том I)

XII. Доктор Кристобал де Лосада, севильский врач, полюбив дочь одного жителя Севильи, просил его согласия на брак. Тот решил, что отдаст ее в жены только тому человеку, который будет рекомендован доктором Эгидием как вполне осведомленный в Священном Писании и преданный смыслу, в котором толкует его доктор Эгидий. Он подразумевал лютеранский смысл, не называя его более точно. Кристобал для получения руки возлюбленной стал учеником доктора Эгидия и делал такие большие успехи, что вскоре стал протестантским пастором в севильской общине. Заключенный в секретную тюрьму святого трибунала, он последовал примеру большинства заключенных в Севилье, признавая вменяемые ему в вину факты, но утверждая, что его убеждения не были еретическими. Нельзя было обратить его в католичество; он отказался от исповеди и был сожжен живым.

XIII. Фернандо де Сан-Хуан, учитель грамоты и чистописания в коллегии Доктрины [819] в Севилье, не преподавал порученным ему детям ни догматов веры, ни Верую в том виде, в каком они были написаны; он прибавлял к ним несколько слов, имевших принятый им лютеранский смысл. Он признался во всем в показании, писанном на четырех листах бумаги. Однако, позднее, получив аудиенцию, он сказал инквизиторам, что считает себя виновным в компрометировании лиц, которых он принужден был назвать. В то время заключенные помещались, по крайней мере, по двое в каждой тюремной камере вследствие великого множества арестованных. Соседом Фернандо был отец Морсильо, монах из монастыря Св. Исидора, обещавший раскаяться и просивший допустить его к примирению. Фернандо сумел внушить ему мужество вернуть назад свое обещание и просьбу и объявить, что он хочет умереть в вере в Иисуса Христа, как ее понимает Лютер, а не как проповедуют паписты. Морсильо был приговорен к сожжению; согласившись на исповедь, он был сожжен после задушения. Фернандо был приведен на аутодафе с кляпом во рту и был сожжен как нераскаянный.

XIV. На этом аутодафе погибли также донья Мария де Вируес, донья Мария Корнель и донья Мария де Бооркес, которые были еще молоды и родители которых принадлежали к высокому дворянству. История последней из этих девушек заслуживает упоминания из-за некоторых обстоятельств ее процесса, а также потому, что один испанец написал под заглавием Корнелия Бороркиа повесть, которую он считает скорее историей, чем романом, хотя она ни то и ни другое, а скорее конгломерат плохо изложенных фактов и сцен, в котором за действующими лицами не сохранено их настоящих имен, даже имени героини, вследствие того что он не понял Истории инквизиции Лимборха [820]. Этот историк называет двух девушек именами Корнелия и Бороркиа (подразумевая донью Марию Корнелъ и донью Марию Бооркес). Испанский автор соединил эти два имени для обозначения Корнелии Бороркиа, никогда не существовавшей. Он изобразил любовную интригу между нею и главным инквизитором, что нелепо, потому что тот жил в Мадриде. В то же время он передает мнимые допросы, которых никогда не бывало в трибунале инквизиции. Все в этом авторе говорит о его сильном желании раскритиковать и высмеять инквизицию. Страх наказания заставил его укрыться в Байонне [821]. Хорошее дело становится плохим, когда прибегают ко лжи для его защиты. Исторической истины достаточно для доказательства того, до какой степени инквизиция заслуживает проклятий человечества. Бесполезно для убеждения в этом людей прибегать к вымыслам и к оружию сатиры и насмешки.

То же можно сказать о Гусманаде, французской поэме, содержащей лживые и несправедливые утверждения, касающиеся памяти св. Доминика Гусмана, личное поведение которого безупречно и которого мы можем порицать лишь за альбигойцев [822], не подражая автору Гусманады, но помня, что, по словам св. Августина: "Не все сделанное святыми было свято". Я возвращаюсь к своему рассказу.

XV. Донья Мария де Бооркес была внебрачной дочерью Педро Гарсии де Хереса Бооркеса, принадлежавшего к лучшим фамилиям Севильи, к семье, из которой вышли маркизы де Ручена и гранды Испании первого класса. Ей не исполнилось и двадцати одного года, когда ее арестовали как лютеранку. Ученица каноника-учителя, избранного в епископы Тортосы, доктора Хуана Хиля, она знала в совершенстве латинский язык и довольно хорошо греческий. У нее было много лютеранских книг. Она знала наизусть Евангелие и некоторые из главных трудов (где шло объяснение учения Лютера) об оправдании, добрых делах, таинствах и отличительных признаках истинной Церкви. Она была заключена в секретную тюрьму, где она признала вмененные ей в вину мнения, но защищала их как католические, доказывая на свой манер, что они не есть ересь. Она говорила также и о том, что было бы лучше, если бы судьи стали думать подобно ей, вместо того чтобы наказывать ее. Относительно фактов и тезисов, содержащихся в свидетельских показаниях, она признала только те, которые показались ей истинными. Другие она отрицала как лживые или неточно выясненные, а также потому, что она не помнила о них или боялась скомпрометировать многих лиц. Вследствие такого ее поведения прибегли к пытке. Тогда она сказала, что сестра ее Хуанна Бооркес знала о ее верованиях и не осудила их. Вскоре мы увидим пагубные последствия этого разоблачения. Окончательный приговор, вынесенный против Марии Бооркес, присудил ее к сожжению, согласно уликам процесса и сообразно законам инквизиции. Обычно дожидаются кануна аутодафе для предъявления его обвиняемому, и зачастую вместо его прочтения довольствуются советом приготовиться к смерти на следующий день. Однако севильские инквизиторы (из которых ни один не носил имени Варгас, как вообразил это автор романа Корнелия Бороркиа) решили увещать Марию к обращению в истинную веру до начала аутодафе. К ней посылали двух иезуитов и двух доминиканцев, которые должны были вернуть ее к церковной вере. Они вернулись, исполненные удивления перед знаниями узницы и недовольные упорством, с каким она отвергала их толкования текстов Священного Писания, объясняемых ею в лютеранском смысле. Накануне аутодафе два новых доминиканца присоединились к первым, чтобы сделать последний натиск. Их сопровождали несколько других богословов разных монашеских орденов. Мария приняла их приветливо и вежливо, но сказала им, что они могут избавить себя от труда говорить об их учении, так как ее спасение не в нем. Она прибавила, что отреклась бы от своих верований, если бы нашла в них малейшую недостоверность; но она была убеждена в их истине до попадания в руки инквизиции и еще более в этом убедилась с тех пор, как столько богословов-папистов, после нескольких попыток, не могли выставить аргументов, которые бы она не предвидела и на которые не приготовила бы солидного и доказательного ответа. В самый момент казни дон Хуан Понсе де Леон, только что отрекшийся от ереси, уговаривал Марию не доверяться учению брата Кассиодора, а принять учение богословов, приходивших в тюрьму для ее наставления. Мария враждебно встретила эти советы и назвала его невеждой, идиотом и болтуном. Она прибавила, что не осталось времени для споров, а остающиеся минуты жизни следует употребить на размышления о страстях и смерти Искупителя, чтобы укрепиться в вере, через которую можно получить оправдание и спасение. Несмотря на такое упорство, несколько священников и множество монахов, видя, что на Марию уже надели ошейник, стали настоятельно просить, чтобы во внимание были приняты ее юность и ее изумительные способности, и согласились услышать от нее Верую, если она захочет его прочитать. Инквизиторы согласились на их просьбу, но едва Мария окончила Верую, как начала истолковывать члены Символа веры о католической Церкви и о суде над живыми и мертвыми [823] в лютеранском смысле. Ей не дали времени закончить: палач задушил ее, и она была сожжена после смерти. Такова подлинная история Марии Бооркес, согласно документам процесса, с донесением об аутодафе (писанным неизвестным на другой день после церемонии) и с рассказом, опубликованным Гонсалесом де Монтесом, современником Марии. Этот автор, разделявший ее убеждения, составил ее апологию. Филипп Лимборх почерпнул оттуда сведения, переданные в его книге с таким лаконизмом в области собственных имен, что ввел в заблуждение испанского автора повести, напечатанной в Байонне.