Владимир Шаров - Опричнина

Шлихтингу вторят Таубе и Крузе: «Пехотинцы все должны ходить в грубых нищенских или монашеских верхних одеяниях на овечьем меху, но нижнюю одежду они должны носить из шитого золотом сукна на собольем или куньем меху».

Но самое важное в интересующем нас контексте — особый образ жизни опричников в Александровской слободе, уклад и организация Опричного монастыря. «Великий князь каждый день встает к утренним молитвам и в куколе отправляется в церковь, держа в руке фонарь, ложку и блюдо. Это же самое делают все остальные, а кто не делает, того бьют палками. Всех их он называет братьями, также и они называют великого князя не иным именем, как брат. Между тем он соблюдает образ жизни, вполне одинаковый с монахами. Заняв место игумена, он ест один кушанье на блюде, которое постоянно носит с собою; то же делают все. По принятии пищи он удаляется в келью, или уединенную комнату. Равным образом и каждый из оставшихся уходит в свою, взяв с собой блюдо, ножик и фонарь; не уносить всего этого считается грехом. Как только он проделает это в течение нескольких дней и, так сказать, воздаст Богу долг благочестия, он выходит из обители…», — свидетельствует Шлихтинг.

Надо сказать, ливонские дворяне в отличие от русских были хорошо знакомы с такими образованиями, как монашеские ордена, и ясно сознавали сходство с ними корпуса опричников. «Этот орден, — писали Таубе и Крузе, — предназначался для совершения особенных злодеяний. (…) Сам он (Иван Грозный. — В. Ш.) был игуменом, князь Афанасий Вяземский келарем, Малюта Скуратов пономарем; и они вместе с другими распределяли службы монастырской жизни. В колокол звонил он сам вместе с обоими сыновьями и пономарем. Рано утром в 4 часа должны все братья быть в церкви; все неявившиеся, за исключением тех, кто не явился вследствие телесной слабости, не щадятся, все равно высокого ли они или низкого состояния, и приговариваются к 8 дням епитимий…».

Записки иностранцев, рисующие жизнь в Александровской слободе, давно и хорошо известны историкам, выдержки из них можно найти практически в любой монографии, посвященной царствованию Ивана IV. Однако в этих работах Опричный монастырь используется, к сожалению, единственно как яркий пример особой извращенности царя. Наиболее типичны в этом отношении следующие слова А. Шлихтинга: «Как только он проделает это в течение нескольких дней (т. е. поживет жизнью монаха. — В. Ш.) и, так сказать, воздаст Богу долг благочестия, он выходит из обители и, вернувшись к своему нраву, велит привести на площадь толпы людей и одних обезглавить, других повесить, третьих побить палками, иных поручает рассечь на куски, так что не проходит ни одного дня, в который бы не погибло от удивительных и неслыханных мук несколько десятков человек».

В последнее время известным филологом и специалистом по семиотике Б. Успенским была сделана попытка рассмотреть Опричный монастырь в другом ракурсе — как некий маскарад, «антиповедение», выражающееся «как в переряживании, так и в кощунственной имитации церковных обрядов».

Основанием для такого понимания опричнины послужило для Б. Успенского сопоставление ее со Всешутейшим собором Петра I. Вряд ли эта параллель оправдана. Как у современников Петра I, так и у его потомков карнавальное, заложенное в самом названии шутовское назначение «собора» равно не вызывало сомнений, а в отношении опричнины ни в одном из источников нет даже намека на возможность ее «веселого» понимания.

Что же в итоге?

Идее организовать часть дворянского сословия России на началах военно-монашеского ордена, подобного Тевтонскому и Ливонскому, не суждено было сбыться.

Уже к 1572 году планы Грозного потерпели провал, идея эта была им оставлена, и само упоминание об опричнине запрещено под страхом наказания кнутом, но старая политика террора, которую историки именуют опричниной, продолжалась и далее.

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., 1981, с. 124.