Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

— Дай знать отцу духовному, что идешь в монастырь по принуждению — ни за какую вину, — посоветовал царевичу Вяземский.

Алексей то и сделал.

Отцу же, на другой день по получении письма, сообщил, что «по болезни не может много писать и желает монашеского чину».

Ответ царевича застает царя врасплох. Впрочем, происходит это, возможно, оттого, что в голове у него не сложился до конца план, как поступить с сыном. Ясно ему и то, что клобук к голове не прибивают гвоздями. А сын молод, умом Бог его не обделил. Нерешительностью отца объясняется и непоследовательность его действий, когда он, получив одно согласие сына; требует от него следующего.

Через неделю отцу уезжать за границу. Именно к этому времени относится рассказ датского посла Вестфалена, о котором мы упоминали ранее и к которому вернемся вновь.

Посол сообщал, что Екатерина, собираясь следовать за супругом за границу, боялась оставить в России Алексея, который в случае смерти Петра овладел бы престолом во вред ей и ее детям; поэтому она настаивала, чтобы царь до отъезда из Петербурга порешил дело царевича; он не успел этого сделать, вынужденный уехать раньше. Мы привели рассказ посла дословно, как он излагается в «Русском биографическом словаре».

Отец навестил больного сына, сказал при прощании:

— Это молодому человеку не легко; одумайся, не спеши, потом пиши ко мне, что хочешь делать, а лучше бы взяться за прямую дорогу, нежели идти в чернецы. Подожду еще полгода.

И вновь одно «но». Первым его заметил М. П. Погодин.

«Тягостно предполагать в нем лицемерие; не говорил ли он искренно? Так к чему же было говорить! На что были Петру отвлеченные обещания: буду стараться, буду исправляться, буду заниматься. Возьми его с собою просто, и заставляй делать что угодно».

Царь уехал. За ним последовал вскорости в Карлсбад А. Кикин, обещав найти царевичу место в чужих краях. Еще в предыдущую поездку Алексея Петровича за границу его друзья советовали задержаться с возвращением на родину, потянуть время. Авось да что-либо выйдет. Авось, с грустной иронией замечает Погодин, входило в планы царевича и его партии, точно как и в план царя со своими наперсниками. Авось царь умрет, думали одни; авось царевич как-нибудь попадется и сам причинит себе гибель, думали другие.

Внешне же все шло достойным образом. Велась переписка между царем и его сыном. Сообщал Алексей Петрович и матушке о здоровье братца и сестриц. Интересовалась и царица здоровьем детей царевича.

Вяземский между тем просит брата Семена отыскать в своих московских бумагах купчие на Евфросинью и Ивана Федоровых. Купчие Семеном не найдены.

В конце сентября из Копенгагена приехал царский гонец и вручил Алексею Петровичу третье письмо с требованием либо постричься в монахи, либо ехать к отцу, на войну.

«Неужели Петр хотел, чтобы царевич приехал и вдруг принялся за войну? Какую важность, какое значение имело б это насильственное занятие? Ясно, что Петр не имел в виду такого неблагонадежного исправления, а говорил, чтобы сказать что-нибудь, и вызвать какие-нибудь новые обстоятельства поудобнее, — пишет историк, — это новый ход в шахматной игре, а может быть, и обстоятельства были уже подготовлены, и ход вел к мату».

Так и хочется высказать свою догадку: а не умышленно ли было предоставлено время для обдумывания своих действий и принятия решения Алексею? И не рассчитан ли за полгода разлуки его ответ и вероятные действия?

Царевич явно опасался за свою жизнь.

В Вене он скажет Шенборну:

— За год пред сим отец принуждал меня отказаться от престола и жить частным человеком или постричься в монахи; а в последнее время курьер привез повеление — либо ехать к отцу, либо заключиться в монастырь: исполнить первое значило погубить себя озлоблением и пьянством; исполнить второе — потерять тело и душу.

Вероятно, Кикиным было найдено убежище для Алексея, и потому он принимает решение: бежать. Отцу он напишет, что едет к нему, но после Данцига исчезнет.

В новой столице узнают о скором отъезде Алексея Петровича за границу, к отцу.

— Где ты оставишь Евфросинью? — поинтересовался Меншиков.

— Я возьму ее до Риги, а потом отпущу, — ответил царевич.

— Возьми ее лучше с собою, — заметил князь.

Что за странность: давать совет, который заведомо вызовет гнев у государя? Кто-кто, а Меншиков знал, что с царем шутки плохи. На что же он рассчитывал и мог ли без ведома Петра советовать Алексею брать с собой чухонку? И не прав ли М. П. Погодин, писавший, что князь советовал, надеясь на Петра, будучи уверен, что не подвергнется его гневу за свой предательский совет?