Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра

Его эминенция — кардинал Флери, державший в то время бразды правления во Франции, имел свой, особый, взгляд на молодого министра, и выбор его пал на маркиза де ла Шетарди не случайно. Еще в 1734 году, во времена варшавского скандала, он отметил дипломата, благодаря которому прусский король предоставил неудачливому претенденту на польский престол Лещинскому убежище и тем спас его от угрожающей опасности. Французский министр в Берлине, пуская в ход все пружины, мешая правду и ложь, сумел, победив своих тайных врагов, запутать прусского короля в де-ла Севера. Кроме того, кардинал Флери (тесно связанный с иезуитами) был своевременно осведомлен о чрезвычайной благосклонности наследного принца прусского Фридриха II к маркизу, и одно время, не без оснований, считали, что он возьмет его к себе в министры. Прусский двор был тесно связан с Петербургом и о положении дел в России маркиз де ла Шетарди знал не понаслышке. Именно поэтому кардинал Флери настоял на кандидатуре маркиза. Впрочем, были и другие причины столь важного назначения, но о том позже.

Маркизу приказано было ехать к новому месту с чрезвычайным поспешением, но на пути он остановился в Берлине, как пишут, дабы похвастаться блеском, которым намеревался ослепить Петербург и позлить тем самым своих берлинских врагов. Тщеславие ли руководило действиями посла или какие другие мотивы, судить трудно, но задержку в пути отметим.

Конечно, было, было чем похвастать новому министру при российском дворе. Двенадцать кавалеров в свите, секретарь, восемь капелланов, шесть поваров под главным руководством знаменитого Барридо, первого, по отзыву современников, знатока в деле хорошо поесть, пятьдесят пажей, камердинеров и ливрейных слуг. Самые великолепные и самым лучшим образом исполненные из виданных когда-либо в России платья. В тщательно укупоренных ящиках везлось сто тысяч бутылок тонких французских вин.

— Мы еще покажем русским во всех отношениях, что значит Франция, — говорил маркиз де ла Шетарди.

Меж тем, 18 сентября был заключен Белградский мир. 23 сентября прусский король дал маркизу аудиенцию в Потсдаме и пригласил к себе на обед. За столом шел оживленный разговор. Прямодушного и прямолинейного старого короля интересовала придворная жизнь Людовика XV, и он расспрашивал маркиза о последнем увлечении французского монарха. Дипломат отвечал уклончиво, хотя особа, интересовавшая старого Фридриха, сыграла немаловажную роль в его новом назначении. Графиня де Майльи явно благоволила красавцу маркизу.

Лишь 15 ноября, получив из Парижа нагоняй за промедление в дороге, маркиз де ла Шетарди поспешил в Петербург.

В Европе строили догадки о возможных последствиях меняющихся отношений между Францией и Россией. Полагали, предметом переговоров посла будет укрепление дружбы и союза, предложенного Петром Первым чрез князя Куракина, но оставшегося неисполненным по случаю затруднений в признании императорского титула, и установление торговли между французами и русскими. Более проницательные считали, французский двор пообещает гарантировать заключенный между Россиею и Швецией Ништадтский трактат и предложит свое посредничество по случаю возникших между русскими и шведами неудовольствий.

Разумеется, настоящая цель отправления версальским двором посланника в Петербург была загадкою для современников, не посвященных в закулисные тайны французской политики.

Лишь узкий круг лиц, направивших министра в Россию, знал о задачах, поставленных перед ним.

Сохранилась записка, написанная кардиналом Флери в Компьене, в июле 1739 года, «служащая инструкциею маркизу де ла Шетарди, который отправляется в Петербург чрезвычайным посланником его величества к царице». В ней, помимо указаний, как вести себя с точки зрения этикета, чтобы не уронить достоинства представительствуемой страны, находим любопытные строки: «Состояние России еще не обеспечено настолько, чтобы не опасаться внутренних переворотов… Ныне король не может по справедливости иметь верные подробности об этом положении; но, вспоминая незначительность права, которое возвело на русский трон герцогиню курляндскую, когда была принцесса Елизавета и сын герцогини голштинской, трудно предполагать, чтобы за смертью царствующей государыни не последовали волнения». Строки настораживают. Кардинал тут же спешит оговориться, что король-де не имеет предписывать ничего касательно этого предмета своему посланнику и что «было бы даже очень опасным предпринять что-нибудь такое, что высказало бы какое бы то ни было любопытство или расчет в этом случае». Однако прав забытый историк и литератор прошлого столетия Е. Маурин, задавший первым вопрос: «Но к чему могла служить эта оговорка, раз у французского правительства действительно не было в мыслях интриговать против русской царствующей фамилии?» Читаешь следующие строки записки и начинаешь интуитивно догадываться о видении дел французским кардиналом: «…но в то же время весьма важно, чтобы маркиз де ла Шетарди, употребляя всевозможные предосторожности, узнал, как возможно вернее, о состоянии умов, о положении русских фамилий, о влиянии друзей, которых может иметь принцесса Елизавета, о сторонниках дома голштинского, которые сохранились в России, о духе в разных корпусах войск и тех, кто ими командует, наконец, обо всем, что может дать понятие о вероятности переворота, в особенности если царица скончается прежде, чем сделает какое-либо распоряжение о наследовании престолом».