Василий Лебедев - Искупление

- Уж коли тестюшко Ольгерд сбежал с помощью своею, пойдет ли татарин? - возразил Федор Свиблов.

- Пойдет, дабы ярлык свой не преобидеть, но утвердить! - сказал Серпуховской.

- От татарвы всего жди, - подвел итог Шуба.

- Вот и хрен-то! - поддакнул Кошка.

На это испокон не было возражений. В новую минуту затишья, перед тем как сказать боярам остальные новости, Дмитрий задумался - уже в который раз! - над мыслью, непонятной совету, дикой, отпугивающей всех и до сей поры не прижившейся даже в его душе, - мыслию о том, чтобы отречься от звания великого князя в пользу другого русского князя, Михаила Тверского или Олега Рязанского. Да, вот так вот, просто - отказаться, но с одной и великой целью, чтобы никогда впредь на Руси не было раздоров, не лилась бы кровь, чтобы навсегда исчезли самые постыдные войны - братоубийственные, измышленные сатаной на утеху иноземному холодному оку. Но кто, думалось Дмитрию, руку даст на этом? Кто поручится за мир грядущий среди братьев-единоверцев, ежели он уступит ярлык Михаилу? Во имя чего стремится Михаил вокняжиться на главном престоле русском, не во имя ли новых побоищ братских? Так когда и где станет сбираться воедино русская сила? И тут он снова услышал голоса предков своих, кои не простят ему утрату великокняжеского ярлыка, не простят ушедших прахом трудов их по сби-ранию Московского княжества. А не оно ли ныне самое прочное, самое богатое и самое надежное в отечестве всем? Не ему ли наречено первым быть и премножаться силою ратною и силою духа?

- Что молчишь, брате? - тихо спросил Серпуховской.

- Слово с духом исходит, а ум в молчании начальствует... Токмо не было пищи уму в ночи бессонные, токмо червь сосал меня... Ведомо стало мне от того же гонца, коего привез на Москву беглый полоняник, что Михаил Тверской не добился крестоцелования от Воло-димер-града, тамо люди ответили ему: есть у нас князь законный! И то любо мне, бояре, и молю бога, что и иные все грады такоже верны станут.

- Без войска Михаил? - спросил Иван Минин.

- Устыдился брать войско татарское да наводить его на Русь - о душе, поди, думал, - ответил Дмитрий.

- Аль серебра недостало? - удивился Монастырев,

- У сатаны бы вылгал тыщонку! - поддержал дружка Кусаков.

- Тот токмо душу берет в заклад! - ввязался в смешки Свиблов и посмотрел на князя: не шибко ли развеселились?

Великий князь покачал головой и выдал совету еще одну новость:

- Ведомо нам учинилось, что Михаил Тверской в Сарай Берке оставил хану сына родного... за десять тыщ рублев.

Охнула ответная, замерла, только Владимир Серпуховской нервно пощипывал светлый ус да Дмитрий Боброк снова загладил ладонями по коленкам и изрек:

- Ирод!

- Истинно ирод!

- Козел тверской!

- Вишь, широко как размыслил: с Литвою - в зятьях, сыном от Орды откупился, как же тут не стать великим князем? - всплеснул руками Шуба.

- Чего мыслишь, княже? - спросил Свиблов насовсем как брат-тиун, добавил: - Дмитрий свет Иванович?

- А то и думаю: Михаил наехал не один - с великим послом хановым, Сарыхожою, а тот при крепком полку татар и велит мне ехать во Вол-одимер-град, дабы самому узреть, как станет посол ярлык ханов Михаилу всучать.

- Не бывать тому!

- Не бывать Москве под Тверью!

- Не бывать московскому медведю под тверским козлом!

Палата гудела вся разом, крики заглушали друг друга. Лица раскраснелись. Руки рубили воздух, как на бранном поле, и ругань, черная, обидная, по тверскому князю, по всему его княжеству хлестала наотмашь. Дмитрий слушал все это, надо бы радоваться вновь, а он не мог: так легко подымается единоверец на единоверца. "Вот оно! Вот она, погибель земли русской, зачатая еще на Калке-реке..." Но сейчас и эти раздумья не могли отвлечь его от жестокой мысли о походе и наказании строптивого соседа.

Тут поднялся с лавки Боброк, и все приумолкли, а он прошел тяжелым шагом немолодого уже человека к оконцу и медленно налил полную кружку сыти. Медовым духом повеяло по палате. Боброк оглядел всех, молча выпил и снова оглядел. Вытер широкую бороду-лопату и только после этого веско изрек:

- Не бывать Москве под Тверью. Сбирай полки, княже!

* * *

В переходных сенях новый мечник раздавал боярам оставленные на лавках мечи. Хмуро посматривали ближние княжьи люди на юношу: "Эва! Приластил себя ко князю! Пиявочна душа, присосал себя ко князю и радехонек..."

Недолюбливали бояре новых людей, заводившихся около князя, особенно молодых, уж больно скоры и востры они на слово - чище татарской сабли бреют. Вот Кочевин-Олешинский выступил из ответной, глаза выкатил в удивлении, волосы пальцами боронит одной рукой, бороду - другой, будто голову разодрать намерен на части. Нет, чтобы молча меч принять, уколол, назвал по-старому: