Олег Будницкий - Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы

Интересно сравнить отношение к моральной стороне терроризма революционеров двух поколений — народовольцев и эсеров. Легендарная Вера Фигнер пережила 20-летнее заключение в Шлиссельбурге, вышла на поселение и в конце концов перебралась за границу, где сблизилась с эсерами. «На поклон» к ней приехал Борис Савинков. Фигнер и Савинков, по инициативе последнего, вели дискуссии о ценности жизни, об ответственности за убийство и о самопожертвовании, о сходстве и различии в подходе к этим проблемам народовольцев и эсеров. Фигнер эти проблемы казались надуманными. По ее мнению, у народовольца, «определившего себя», не было внутренней борьбы: «Если берешь чужую жизнь — отдавай и свою легко и свободно… Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать ее, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать».

Далее в ее мемуарной книге, где воспроизведены разговоры с Савинковым, следует блистательный по своей откровенности пассаж, многое объясняющий в психологии и логике не только террористов, но и революционеров вообще: «Повышенная чувствительность к политической и экономической обстановки затушевывала личное, и индивидуальная жизнь была такой несоизмеримо малой величиной в сравнении с жизнью народа, со всеми ее тяготами для него, что как-то не думалось о своем». Остается добавить — о чужом тем более. Т. е., для народовольцев просто не существовало проблемы абсолютной ценности жизни.

Рассуждения Савинкова о тяжелом душевном состоянии человека, решающегося на «жестокое дело отнятия человеческой жизни» казались ей надуманными, а слова — фальшивыми. Неизвестно, насколько искренен был Савинков; человек, пославший боевика убить предателя (Н. Ю. Татарова) на глазах у родителей, неоднократно отправлявший своих друзей-подчиненных на верную смерть, не очень похож на внутренне раздвоенного и рефлектирующего интеллигента. Его художественные произведения достаточно холодны и навеяны скорее декадентской литературой, чем внутренними переживаниями.

Однако он все же ставит вопрос о ценности жизни не только террориста, но и его жертвы и пытается найти политическому убийству (опять-таки, неизвестно, насколько искренне) подобие религиозного оправдания. Характерно, что в его разговорах с Фигнер мелькают слова «Голгофа», «моление о чаше». Старая народница с восхитительной простотой объясняет все эти страдания тем, что «за период в 25 лет у революционера поднялся материальный уровень жизни, выросла потребность жизни для себя, выросло сознание ценности своего „я“ и явилось требование жизни для себя». Неудивительно, что получив как-то раз письмо от Савинкова с подписью: «Ваш сын», Фигнер не удержалась от восклицания: «Не сын, а подкидыш!» Необходимо добавить, что цитируемые воспоминания были написаны до загадочной гибели Савинкова и финал его запутанной жизни был еще неизвестен мемуаристке. [12] Фигнер Вера. Запечатленный труд. М., 1933. Т. 3. С. 156–157, 160–163

Не мучилась особенно над нравственными проблемами, связанными с терроризмом, другая прославленная революционерка 1870-х — «бабушка русской революции» Екатерина Брешковская, вошедшая в руководство ПСР. В 1905 году со страниц центрального органа партии она призвала к массовому «аграрному» террору. Она писала, что подобные действия на первых порах «едва ли не единственная возможность для крестьян проявить дух протеста, пробуждение человеческого достоинства». Партия социалистов-революционеров «согласует свою тактику с этими лучшими сторонами народной психологии».

Партии нет смысла направлять «более передовые и сознательные народные силы на такие элементы, уничтожение которых, нисколько не ослабив главную крепость — правительство — в то же время вызвало бы бесконечный ряд осложнений, не на пользу, а во вред восстанию». Однако партия, в соответствии с духом и смыслом своей программы, обязана насаждать среди крестьянства политический террор, воспитывающий «не только необходимый дух борьбы и умение защитить себя от сильного и непримиримого противника, но и сознание причинной связи явлений, знание политической стороны государственного строя». [13] Брешковская Е. Письма старого друга. Письмо шестое// Революционная Россия. № 69. 15.06.1905. С. 5–6. Итак, воспитание духа борьбы и политическое самообразование крестьян посредством политических убийств!

Некоторая оголтелость старой народницы произвела впечатление даже на такого последовательного сторонника терроризма и одного из главных его идеологов, как лидер ПСР Виктор Чернов. Он вспоминал впоследствии, что «бабушка» «в это время готова была каждому человеку дать револьвер и послать стрелять кого угодно, начиная от рядового помещика и кончая царем, и считала, что ЦК „тормозит“ революцию, желая направить ее по какому-то облюбованному руслу, когда нужно самое простое, во все стороны разливающееся половодье». [14] Hoover Institution Archives. Stanford University. California. USA. Boris Nicolacvsky Collection. Box 206. Folder 6. В. M. Чернов — Б. И. Николаевскому. 7.10.1931. ЦК, кстати, отнюдь не «тормозил» и летом 1905 г. в одной из передовиц «Революционной России» было провозглашено, что в разгар гражданской войны партия будет уважать личную безопасность лишь тех людей, которые сохраняют нейтралитет в борьбе правительства и революционеров. «Свинцовая пуля» обещалась теперь не только «столпам» правительства, но и «мелким сошкам». [15] Memento!//Революционная Россия. № 72. 1.08.1905. С. 1–2.