Евгений Тарле - Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг.

Инфляция была не только неминуемым последствием войны, но и столь же неизбежным последствием социального, политического, психологического сдвига, который повлекла за собой вся сложившаяся после войны ситуация. Все капиталистические государства боялись вызвать революцию, отказываясь от инфляции бумажных денег; альтернатива была именно такая: или революция голодающих масс, или хотя бы временное государственное банкротство. Поясним эту мысль.

Война 1914 г. вспыхнула в такой период экономической истории человечества (и, в частности, Европы), когда и без того жизнь с каждым годом сравнительно не очень быстро, но непрерывно дорожала. Экономисты считают теперь возможным установить такие общие характеристики: с 1825 по 1850 г. — медленное и непрерывное удешевление предметов первой необходимости; с 1850 по 1869 г. (под влиянием, между прочим, открытия громадных золотых россыпей в Калифорнии) — вздорожание жизни; с начала 70-х годов, особенно с 1873 до 1895 г. — новое удешевление жизни; с 1895 г. до начала войны 1914 г. — вздорожание, которое с начала войны кое-где приобретает катастрофически быстрый характер. Это вздорожание с 1921–1924 гг. начинает (далеко не всюду) приостанавливаться, и кое-где (например в Англии) обнаруживается известная тенденция возвратиться к довоенному темпу.

Для Франции, например, это вздорожание за время войны выразилось в том, что общая стоимость товаров (как пропитания, так и одежды) повысилась к концу 1918 г. более чем в четыре раза сравнительно с началом 1914 г. [201] Bitch. La hausse des salaires. These pour le doctorat. Paris, 1920, стр. 14–15. Что же было делать? Отказать рабочим в соответственном или хотя приближающемся к норме увеличении заработной платы значило вызвать взрыв. Пойти на это послевоенный капитализм в Западной Европе не отваживался. Не забудем, что, не говоря уже о побежденных странах, ведь и в «странах-победительницах» настроение рабочих в первые годы после войны было очень раздраженное. Неистовая, неслыханная, длительная бойня еще у всех была в памяти. И вопросы о том, кто «виновен» и кто «невиновен» в войне, кто и в котором часу послал (и куда именно) телеграмму в июльские дни 1914 г., — все эти препирательства казались тогда народным массам бессмысленными и даже оскорбительными по своей явной ничтожности, при воспоминании о миллионах трупов, только что зарытых в землю.

Руководящие верхи капиталистического мира во всех странах Европы в первое время после войны ни в каком случае не могли и не хотели вести себя сколько-нибудь вызывающе. В России, рядом, шла социальная революция, и это тоже на первых порах не поощряло к «тактике сопротивления». Только постепенно это положение (и то не всюду) начало меняться. Финансовая политика (или, точнее, политика государственного банкротства в той или иной мере, на тот или иной срок) диктовалась не только неуплаченными векселями, бывшими в американских руках, но и необходимостью так или иначе дать работу, хотя половинную, кусок хлеба, хотя урезанный, раздраженным массам.

А там, где решались отказаться от инфляции, беспрекословно соглашались на содержание долгими годами за государственный счет миллионной армии безработных, соглашались некоторое время и на колоссальные денежные субсидии для поддержки шахт и других предприятий, как, например, в Англии. 1919 год был в Англии годом стачек и подготовки к стачкам, которые иногда предотвращались с большими трудностями вмешательством правительства и (обыкновенно, в 1919 г.) уступками хозяев. Было не очень спокойно в стране. В начале марта произошел бунт в войсках — в Кинмель-парке, в канадской дивизии. Приходилось действовать с крайней осторожностью. В рабочих кругах многие явно сочувствовали революции в России, а в армии говорили о нежелании вести внутреннюю войну вслед за внешней. Это брожение продолжалось и в 1920 г. Не только в войсках, но и в полиции было очень неблагополучно.

Весной 1919 г. Ллойд-Джордж принял депутацию от лондонской полиции, просившую об улучшении своего положения и довольно открыто угрожавшую стачкой. Правда, до стачки дело не дошло, но уже в 1919–1921 гг. пришлось так или иначе, полностью в одних случаях, частично — в других, удовлетворить требования полиции. Ясно было, что при этих условиях было бы очень неосторожно до поры, до времени слишком уповать на войска и полицию и с легким сердцем провоцировать революционное выступление рабочих. Политика уступок диктовалась всеми обстоятельствами. Отстоять себя от социальной революции западноевропейскому капитализму пока удалось. Но отстоять себя от тех требований, с которыми рабочий класс выступал вполне единодушно , европейскому капиталу в 1919 и следующих годах удавалось очень редко. Да он и не хотел доводить до решительной «пробы сил», в особенности в первые годы после войны. И это еще больше иллюстрирует силу и степень прочности и уверенности в себе американского капитала после войны, сравнительно с европейским.