Андрей Никитин - «Повесть временных лет» как исторический источник

Вместе с тем, особое внимание в последующем изучении ПВЛ следует обратить на следы возможных редактур, конъюнктурной переработки и прямых интерполяций текстов, начиная со второй половины XII и кончая второй половиной XIII вв., на что могут указывать инвективы против «латынян» в поучении Владимиру I после крещения, титулование Олега и Игоря «великим князем» в договорах с греками, «Повесть о победе на Сальнице» под 1111 г. и, может быть, «хроника княжения Святополка», частично наложившаяся на существовавший ранее краткий текст об этих же событиях, как то видно по ст. 6606/1098 и 6607/1099 гг., о чем я писал выше. Анализ подобных произведений, имевших самостоятельное хождение среди читателей и только потом введенных в состав ПВЛ или переработанных в соответствии с ее общим замыслом, открывает путь к изучению культуры городской среды древней Руси, для которой они создавались и в которой обращались; среды, выступавшей в качестве социального заказчика и массового читателя светской литературы, жалкие остатки которой мы обнаруживаем в летописных сводах.

Анализ текстов ПВЛ на уровне лексем и синтагм оказывается необходим еще и потому, что, как можно было видеть на приведенных примерах, каждый сюжетосодержащий текст, интерполированный в то или иное произведение, оказывает воздействие не только на воспринимающий его контекст, зачастую кардинально его переориентируя, но также и на его последующее осмысление, порождающее историографические фантомы.

Столь же перспективными представляются мне результаты обзора использования знаковых лексем в тексте ПВЛ, таких как «поляне», «словене», «деревляне», а также псевдоэтнонимов «русь» и «варяги», выступающих в качестве своеобразных индикаторов, указывая, с одной стороны, на использование текстов стороннего происхождения, а с другой — на хронологические пласты заимствованных сюжетов. Это можно видеть на примере «мести Ольги», дунайских войн Святослава и Корсунской легенды, знающих только «русов», но не «варягов», и, наоборот, комплекса новелл о борьбе Владимира и Ярослава за Киев, в которых действуют «варяги» и полностью отсутствует «русь». Тоже самое можно сказать и о древанах/древлянах/деревлянах, выводящих сюжеты с Игорем и Ольгой за пределы Среднего Поднепровья и прямо связывающих их, с одной стороны, с кругом этнонимов западных славян, а с другой — с крымскими готами и германским эпосом, не нашедшим отражения в русском фольклоре даже через посредство ПВЛ. Подобный подход, основанный на изучении документальных и нарративных источников, позволил выяснить действительное содержание лексемы «варяг», ее анахроничность для исторической реальности IX — начала XI вв., и тем самым показал бессмысленность и бесперспективность обсуждения «варяжской проблемы» в контексте первых веков истории Русского государства, ограничив обращение данного термина в древнерусской письменности только XII–XIV веками.

В этом плане безусловный интерес вызывает дальнейшее рассмотрение истории использованного автором ПВЛ этнонима «поляне» (poleni, polenii) для обозначения первоначального населения Киевской земли, хотя, как показывают европейские нарративные источники X–XI вв., изначально он указывал только на обитателей Древнепольского государства с центром в Гнезно и лишь позднее был распространен на всю Польшу [813]. На чужеродность (заимствованность) данной лексемы указывает, во первых, отсутствие у нее формы единственного числа («полянин»), в то время как у остальных сюжетообразующих этнонимов, используемых для описания событий IX–X вв. они имеются («словене» — «Словении», «русь» — «русин»), и, во-вторых, ограничение ее использования исключительно «вводной» частью ПВЛ, так как последующие упоминания «полян» в составе войск сначала Олега, а затем Игоря [Ип., 21 и 34], оказываются всего только продуктом творчества «киевлянина-краеведа».

Подобные выводы, подкрепленные большим числом примеров, в свою очередь, ставят перед исследователем вопрос о достоверности фактов ранней русской истории вплоть до середины XI в., которые содержатся на страницах ПВЛ. Вопрос этот тем более актуален, что вплоть до настоящего времени абсолютное большинство историков проявляло и проявляет к ним излишнюю доверчивость, не подвергая тексты перекрестной поверке, в том числе и сторонними, нарративными и археологическими источниками, а в случае расхождения с ними идет на всевозможные ухищрения, чтобы затушевать разногласия, приравнивая ПВЛ по достоверности чуть ли не к юридическому документу. Это в одинаковой мере касается прихода Рюрика в Новгород, похода 907 г. на Константинополь, второго похода Игоря, мести Ольги древлянам/деревлянам, ее поездки в Константинополь, походов Святослава, братоубийственной резни, устроенной якобы Святополком, и многих других событий вплоть до 60-х гг. XI в., когда в тексте ПВЛ впервые появляются точные даты. Между тем, в научной литературе накопилось уже достаточно примеров, показывающих несостоятельность очень многих «фактов», содержащихся в ПВЛ, на которые указывали историки, занимавшиеся смежными вопросами, и которые предстоит еще суммировать, чтобы раз и навсегда установить грань между фактами вымышленными, фактами, не поддающимися по каким-либо причинам проверке, и фактами действительно достоверными, т. е. находящими подтверждение в независимых исторических источниках, а не в спекулятивных допущениях исследователей.