Сигизмунд Миронин - Дело генетиков (Загадка 1937 года)

От себя добавлю, что валютные приборы шли, в основном, в московские НИИ и вузы, хотя они не были самыми лучшими по научному уровню. Ну, кроме МГУ и кардиоцентра.

Я могу судить по биологии и медицине. Гораздо более научно продвинутые центры в Пущине, Черноголовке, Ленинграде, Новосибирском академгородке в поздние застойные годы получали гораздо меньше приборов, чем москвичи, отличавшиеся особым научным снобизмом. Мне самому приходилось ездить из Иванова в Москву за реактивами в Кривоколенный переулок (база химреактивов была там) и тратить на это целый день.

А москвичи могли это сделать по нескольку раз в день. Как только приходили импортные реактивы, они уже стояли рядом и давали конфеты складским работникам. Мне оставались объедки, да и конфеты я не сразу научился давать. По заявкам же реактивы почти не приходили. Поэтому заказывали все впрок.

Получив импортный прибор, московский академик становился монополистом; других он к себе на прибор не пускал, опасаясь, что другие, с периферии, быстро лишат его монополии. Часто такие дорогостоящие приборы просто стояли без действия, так как московский надутый академик не знал, как их использовать для своей области науки, а прибор ему уже дали…

Особенно меня поражала ненависть научных бонз-москвичей к ученым быстро растущих научных городков. Например, тогдашний вице-президент академии наук СССР Овчинников по-черному вредил ученым Пущина-на-Оке, не давая им почти денег на закупку оборудования, а все пустив себе на создание огромного института, кажется, биоорганической химии или химической биологии — его здание в виде молекулы ДНК стоит на углу улицы Миклухо-Маклая, напротив кинотеатра, кажется, «Космос».

Другим важным фактором, сдерживавшим развитие науки и инноваций в позднем СССР, было отсутствие стимулов у промышленности к внедрению новейшей технологии и изобретений. После смерти Сталина в большинстве случаев заводы работали отдельно, а отраслевые НИИ и КБ — отдельно. Это ослабляло связь прикладных разработок с производством, замедляло процесс внедрения. Лишь в некоторых случаях, как, например, в самолетостроении, КБ и производство были все еще интегрированы, что и обеспечивало более успешное развитие этих областей.

В целом же, руководство любого завода мало интересовало, что они выпускают. Главное было выполнить и чуть перевыполнить план, чтобы быть на хорошем счету в министерстве и получить премию. Как вспоминает инженер А. Болонкин, находясь в Бурятии, он предложил заводу «Теплоприбор» вместо огромных тяжелых 15-килограммовых чугунных датчиков давления образца прошлого века выпускать спроектированные Болонкиным маленькие пальчиковые датчики.

«Первый вопрос, который мне задал главный инженер: «Сколько будет стоить ваш датчик?» — «Два-три рубля», — ответил я. Главный инженер посмотрел на меня как на сумасшедшего. «Вы что, хотите нас без ножа зарезать? Наш датчик стоит 35 рублей, мы единственный завод в Союзе, кто выпускает датчики такого назначения. Потребление их ограничено. Кто это позволит нам снизить финансовый план. Вы бы лучше придумали, чтобы датчик стоил дороже, требовал больше металла (основание для увеличения плана поставок материалов), требовал большей трудоемкости (основание для повышения фонда зарплаты)».

Другие примеры. Производство промышленных и исследовательских лазеров, открытых лауреатами Нобелевской премии Н.Г. Басовым и A.M. Прохоровым, давно стало за рубежом огромным и прибыльным бизнесом. Но даже для собственных исследований Академии наук СССР приходится закупать лазеры за рубежом, т. к. своих адекватных массовых моделей попросту не было.

Современные телекоммуникации, от всемирного Интернета до мобильных телефонов и CD-плееров, стали возможными, в том числе, и благодаря применению полупроводниковых гетероструктур (Нобелевская премия Ж.И. Алферова). Но ни одно (!) из этих «приложений» к открытию Алферова не было промышлен-но освоено в СССР. Между тем, на мировом рынке эти «приложения» приносят прибыль в сотни миллиардов долларов в год. Среди глобальных лидеров здесь — финская NOKIA, многие фирмы из Южной Кореи и Тайваня (кто-нибудь слышал о тамошних Академиях наук?), но никак не Россия.

Самое интересное, что о гонениях на генетику кричат в основном академики и директора НИИ. Между тем, существенная часть проблем советской науки возникла от этих всесильных научных князьков. Не зря к званию академиков продирались зубами. Грызлись друг с другом почем зря. Место директора НИИ обеспечивало избрание членкором или академиком. Даже если директор был бесплоден в научном смысле.