Жак Эргон - Повседневная жизнь этрусков

Следует отметить, что, в отличие от Теопомпа, Посидоний безоговорочно признает за этрусками мужественность ( andreia ), как позднее Вергилий: «Sic fortis Etruria crevit» («И стала Этрурия мощной») {54} 54 Virg. Georg., II, 533. . Кроме того, он воздает должное плодовитому этрусскому гению и перечисляет многочисленные области, в которых они нашли применение своей неоспоримой энергии. Но при этом он допускает, что они переродились и, под влиянием слишком благотворного климата, утратили присущую им изначально бодрость. Образ этруска, проводящего время за чашей вина и вялыми, «немужественными» ( anandroi ) развлечениями, — это образ непоправимого упадка того типа людей, которые доживают свой век в праздности, обреченные на нее римским завоеванием.

Вероятно, именно в Риме Посидоний составил себе новое представление о нравах этрусков, столь отличающееся от тех, что распространяли ранее греческие историки и философы. Ведь римляне, после пяти веков соседства и близкого общения с тирренами, гораздо лучше знали народ, у которого они столькому научились. И хотя они могли себе позволить сатирический выпад (с оглядкой на греков или исходя из современной им реальности) в адрес безнравственных женщин или раскормленных музыкантов, они все же не считали чувственность основной чертой характера этрусков.

Когда римляне конца Республики думали об этрусках, они представляли себе огромную поверженную мощь, несметные исчезнувшие сокровища, но главное (трудно поверить!) — добродетели древнего земледельческого народа, опаленного солнцем полей и крайне благочестивого. Тит Ливий писал: «То был народ, более других склонный к религиозным обрядам, тем более что в них он был особенно сведущ» {55} 55 Тит Ливий . История Рима (далее — Liv.), V, 1,6. . Этимологи изощрялись вовсю, стараясь найти в самом слове «этруски» или «туски» указание на это призвание. Слово tuscus они связывали с греческим thusia , что означает «жертвоприношение» {56} 56 Фест . О значении слов (далее — Fest.). Р. 486 L. , и не сомневались в том, что слово caeremoniae (церемонии) происходит от названия города Цере {57} 57 Fest. Р. 38 L .

В самом деле, редкий народ в большей степени прислушивался к воле богов. Для этрусков повседневная жизнь, личная или общественная, проходила в густом лесу символов, сквозь который они осторожно пробирались, ведомые гадателями. Внимательно изучая молнии или печень жертв, истолковывая стихийные бедствия или аномалии при родах, эти гадатели и гаруспики во всех этих чудесах, являемых в каждое время года, читали близкое будущее, а иногда, если оно сулило несчастья, даже могли его предотвратить. Свой многовековой опыт они отразили в ученых трудах — «Книгах судьбы», многие отрывки из которых дошли до нас на латыни, а их авторитет, даже в других странах, был столь высок, что Рим с давних пор прибегал к их помощи в тех случаях, когда его собственные жрецы и Дельфийский оракул в храме Аполлона заходили в тупик Мы еще вернемся к так называемой Etrusca disciplina , сакральному знанию этрусков, но эта навязчивая мысль о божественном — очень важная, если не самая главная черта homo Etruscus , о которой нельзя не упомянуть.

Одно из знаменитейших захоронений этрусков — гробница Франсуа из Вульчи, фрески которой датируются периодом не позднее I века до н. э. На одной из стен атриума изображена в профиль прекрасная фигура черноволосого юноши, запахнувшегося в темно-синюю накидку с вышивкой. Его имя — Vel Saties — написано над его головой: возможно, так звали усопшего, но, во всяком случае, это изображение реального человека. Считается, что это древнейший портрет человека в полный рост в европейской живописи {58} 58 Р Е. Р. 120. См. Cat. De Expos. (1955), p. 77; Bloch R . Art etrusque. Pl. 81. . Справа от него сидит на корточках карлик Arnza , «маленький Аррунс», держащий в левой руке привязанную за шнурок птицу, похожую на дятла. Перед нами сцена гадания, ее самый драматический момент, когда птица собирается взлететь. И Vel Saties уже готов проследить за ее полетом в небе, полном знамений. Поражает выражение тревоги, которое читается в его глазах и в приоткрытом рте: это потрясающая иллюстрация к словам Тита Ливия: «Gens ante alias dedita religionibus» [12] Самый религиозный из всех народов (лат). .

Мрачная и пылкая набожность, для которой каждая вещь обладает скрытым смыслом, а ритуальные книги заставляют согнуться под грузом великих космических законов, — вот основное понятие, сообщаемое нам этрусками о самих себе и подтверждаемое римлянами. Оно полностью противоречит двойственному представлению греков, в котором, даже с учетом преувеличений и злопыхательских искажений, должна была заключаться частица правды. Надо полагать, этрускам была присуща трезвомыслящая жестокость, проявляющаяся в ужасных казнях и человеческих жертвоприношениях, а также бьющая через край чувственность и свобода нравов, которую римским завоевателям едва ли удалось обуздать. Однако эти три противоречивые характеристики можно совместить, если считать их свойством народа, все еще глубоко погруженного в до-эллинское царство бессознательного, который, несмотря на притягательность для него греческой цивилизации, упорно не желал вступать в эру разума и мудрости. Этруски могли восторженно принять проповедников культа Диониса, но трудно себе представить, чтобы они оценили учение Сократа. Несмотря ни на что, они оставались верными наследниками древних верований — восточных или средиземноморских, — и эта преемственность придавала их цивилизации примечательную архаичность.