Эльга Лындина - Олег Меньшиков

При дворе бургундского короля сохранены имена изначальные. В сегодняшней "кухне", принадлежащей какому-то очень богатому человеку, сумевшему устроить в горах некое подобие старинного замка, работают граждане, носящие вполне русские имена: Надя, Валентина, Маринка и т. д. Кухня вроде бы супероборудована, однако картошку и морковь чистят по-советски, не щадя женских ручек, и капусту рубят, как в родных деревнях... Очевидно, чтобы зрители прониклись знакомыми приметами собственных будней. Но вот готовят на этой современной кухне... дракона, как выясняется, блюдо изысканное и дорогое. А не тот ли это дракоша, кровью которого когда-то был омыт Зигфрид, после чего стал почти непобедимым? Об этом можно узнать в прологе к спектаклю, когда актеры на авансцене читают стихи, удачно стилизованные под средневековый эпос... А дальше - смешение, микс, как нынче принято говорить, окрошка, возможно, из тех самых очищенных от кожуры моркови и картофеля.

...В поисках самой современной драматургии, еще до встречи с Курочкиным, Меньшиков надеялся получить пьесу от очень модного литератора Виктора Пелевина. Но живущий за океаном Пелевин был занят. Пришлось довольствоваться менее именитым автором.

Между прочим, возможно, судьба была благосклонна к Меньшикову, так и не соединив его с Виктором Пелевиным. В конце 2000-го года в столице очень шумно прошла премьера "Чапаева и Пустоты" по одной из самых известных вещей Пелевина. Обернулась однозначным и полным крахом, несмотря на участие в спектакле Сергея Никоненко, Евгения Сидихина, Георгия Куценко. На первом же представлении после первого акта народ валом повалил из театра. В том числе и автор этих строк... Кажется, второго спектакля уже и не было. Удовольствие, кайф от забавных текстов Пелевина, которое получали многие читатели его произведений, было начисто забыто. Обнаружилась скучная пустота написанного - театр разоблачил литературу, живущую одним днем.

"Кухня", напротив, как бы туманит сознание. На первых порах тем, что пытаешься все же разобраться в прошлом и настоящем. Понемногу сводишь к одному контурному рисунку в черно-серых тонах, без объема и перспективы, привыкаешь или стараешься привыкнуть к сюжетным прыжкам, невнятностям довольно химерической истории, будто сложенной из обломков нарочито разбитой вазы, чтобы потом перемешать черепки, не заботясь о первоначальном силуэте и формах. Лишь позже, возвращаясь памятью к спектаклю (а он заставляет, именно заставляет, о себе помнить), понимаешь, какой тяжкий груз добровольно принял на свои плечи Олег Меньшиков. Не понимать этого он сам не мог...

Ведь мог бы взяться за драматургию, не сулящую столь сложного процесса ее освоения. Это относится и к тексту автора, и к тому, как это потом надо было воплотить на сцене. Успех у широкого зрителя был обеспечен спектаклю априори участием в нем самого Меньшикова, звезды, кумира, что действительно и произошло. Что греха таить, на представлениях "Кухни" семьдесят-восемьдесят процентов зрителей - женщины, в основном молодые, для которых прежде всего важно увидеть "живого Меньшикова". Они не очень задумываются над загадочными извивами сюжета, сутью взаимоотношений героев, отражениями прошлых катаклизмов в современных конфликтах... Конечно, Меньшиков это знал. И рискнул, бросился в постановку, как в гигантскую волну, из которой должен непременно выплыть. Правда, сам он обычно говорит, что импульсивных решений не принимает. Поначалу все обдумывает и лишь после этого поступает так или иначе. Что же, стало быть, остается опираться на его слова о том, что всегда надо стремиться к невозможному: наверное, это и привело его на кухню короля Гюнтера...

На самом деле определение "невозможно" во многом оправдало себя, в первую очередь, как мне кажется, из-за неудачного выбора драматурга. Меньшикову удалось иное -создать некий Центр, вокруг которого почти все в итоге кристаллизуется, и Центр этот - сыгранный Меньшиковым Гюнтер. По мере сил он стягивает к себе "вариативные" (пользуюсь определением Курочкина) сюжетные линии, хотя именно их вариативность иногда мешает пристально наблюдать за тем, что свершается в душе "нечеловека" - короля и хозяина виллы. "Нечеловеком" он называет сам себя.

Эта грань сложного спектакля осталась, на мой взгляд, обойденной критиками, более всего искавшими огрехи. Особенно такие, которые давали возможность поерничать и таким способом развлечь читателя, жаждущего "стеба". Приведу только один, но очень характерный пример подобных упражнений на тему "Кухни", принадлежащий перу некоего Дуленина: "А о Меньшикове как актере рассуждать, честно говоря, особо не хочется, ибо, по-моему, давно понятно, что он и телефонную книгу сыграет. Ну а писаную-переписанную антипьесу - тем более. Только ради чего?"