Александр Шубин - Мифы Советской истории

Знание предмета для создания таких веселых версий не требуется. Н. Стариков выясняет, например, каково участие эсеров в событиях Февральской революции. Ознакомиться с известными на этот счет фактами — лениво. Достаточно «полистать мемуары известного нам лидера этой партии Виктора Чернова» [44] Там же. С.181. . А там о февральских событиях ничего нет. Н. Стариков забыл, что Чернов находился в эмиграции, а в выступлениях февраля 1917 г. участвовали те эсеры, которые были в России. А ведь на своем незнании вопроса Н. Стариков начинает выстраивать ветвистую теорию: эсеры не организовали революцию. И кадеты. И немцы с большевиками не организовали. Кто организовал? Остаются англичане (куда только японцы подевались?).

Спору нет, британцы симпатизировали конституционным преобразованиям в России, так как считали, что это сделает социальную систему, а значит — и фронт, более эффективными и устойчивыми. Но и этот, вполне понятный мотив еще никак не доказывает причастность англичан к событиям. Нужно найти рычаги. Но их обличители англичан и немцев не нашли. Приходится начать с другой стороны — а кто на самом деле запустил маховик революции в Петрограде, которым затем уже воспользовались разнообразные политические силы.

Пока либералы, масоны, окружавшие царя группировки интриговали, вели разговоры, напоминавшие заговоры, и строили заговоры, не продвигавшиеся дальше разговоров, в стране обострялся застарелый социальный кризис, усиленный войной.

Шаткость версии о том, что империя стала жертвой разветвленного, заранее спланированного заговора, не останавливает мифотворцев. У них есть резервный миф, реабилитирующий самодержавие — революция стала стечением случайных обстоятельств. Вообще-то снабжение Петрограда было организовано отменно, население хорошо питалось. Но вот случайные снежные заносы помешали вовремя прийти эшелонам с хлебом. Этим воспользовались хулиганствующие элементы, которые устроили беспорядки. В народе от этого начался массовый психоз. Тут как раз подоспели либеральные, масонские и прочие заговорщики, поднявшие войска на бунт. А вот если бы не заносы и хулиганы — Империя выиграла бы у Германии войну, захватила бы проливы в Средиземное море и жила бы долго и счастливо.

Во время войны в России обострился социальный кризис, сложившийся еще в начале века. В 1917 г. ситуация вновь, как в 1904-1905 гг., стала революционной. Причины недовольства были теми же, что и в 1905 г. — аграрный кризис, тяжелое социальное положение рабочих, отказ режима делиться властью с предпринимателями и интеллигенцией, военные неудачи. Но на этот раз война обострила социальный и политический кризис в гораздо большей степени. За время войны цены выросли в среднем в 3,7 раза. Уровень жизни в среднем упал на четверть. Но это — в среднем. Положение низов обострилось до крайности.

Царское чиновничество пыталось бороться с производственным кризисом, но от этого становилось только хуже. В конце 1916 г. царский министр А. Риттих утвердил твердые цены на хлеб и нормы их продажи государству по губерниям (тогда и прозвучало впервые страшное слово «продразверстка»). Но это не помогло. Правительство не имело аппарата для изъятия хлеба, а хлеботорговцы не торопились продавать его по твердым ценам. Так что заготовить удалось четверть от запланированного.

Не было и аппарата распределения заготовленного хлеба. Чиновники ревниво боролись с земцами и городским самоуправлением, вместо того, чтобы опираться на них. В итоге в России впервые возник дефицит дешевого хлеба.

В обращении к царю председатель думы Михаил Родзянко писал: «Население, опасаясь неумелых распоряжений властей, не везет зерновых продуктов на рынок, останавливая этим мельницы, и угроза недостатка муки встает во весь рост перед армией и населением» [45] Февральская революция. 1917. Сборник документов и материалов. М., 1996. С.110. . Кто в этом виноват? Масоны? Англичане? Отныне этот социально-экономический механизм будет потрясать страну вплоть до Второй мировой войны.

Эффективность государственного управления была крайне низкой, так как задачи, стоявшие перед обществом, усложнялись, а аристократически-бюрократическая система управления оставалась прежней. Чиновники с неохотой делились полномочиями с «общественностью», даже такой узкой и элитарной. Что до царя, замкнувшего на себя принятие наиболее важных решений, то он если и перетруждался, то не государственными делами. М. Родзянко вспоминает о диалоге с царем: «После одного из докладов, помню, государь имел особенно утомленный вид.