Януш Майснер - Черные флаги

Снова она думает о нем! Ее злило, что он непрестанно проникает в её мысли. Ведь она его ненавидела, презирала, но одновременно не могла устоять перед чем-то...чем-то граничившим с восхищением.

"- Будь он дворянином, - думала она, - и будь я не в положении, и встреть я его год назад...Quien sabe?"

И поразилась: о чем я думаю? Торопливо перекрестившись, стала бить себя в грудь: изыди, сатана!

Глава IY

Генрих Шульц лежал навзничь, уставившись в низкий потолок капитанской каюты. Еще до ужина он на "Зефире" успел подробно ознакомиться с накладными, счетами и фрахтами "Кастро верде"; рассчитал не только свою долю добычи, но и примерную сумму побочных доходов и процентов от продажи груза и самого трофея.

"- Будь у меня вдвое больше, чем сейчас, - думал он, - бросил бы плавать. Вернулся бы в Гданьск, вошел в компанию с дядюшкой Готлибом. Купил бы дом. Или может открыл бы меняльную контору. Или основал судоходную компанию. Открыл бы филиалы в Антверпене и Лондоне, завел агентов во всех крупных портах. Да, будь у меня вдвое больше, точно перестал бы плавать."

Генрих Шульц был натурой мечтательной, но в то же время человеком практичным: свои мечты он воплощал в жизнь, причем с самых юных лет, с самого детства.

В одиннадцать остался сиротой. Опекал его дядя, Готлиб Шульц, богатый гданьский купец, совладелец нескольких торговых судов и каперских кораблей. Но у дяди Готлиба было двое сыновей и только они могли стать наследниками огромного состояния. Только они носили роскошные дорогие одежды, учились в гимназии, брали уроки иностранных языков, ездили на мессы в костеле в карете. Генрих и мечтать не мог ни о чем подобном.

Ел и спал он с прислугой, чистил обувь своим двоюродным братьям, бегал на посылках. Сам научился читать, писать и считать. Познания свои добывал обрывками из подслушанных разговоров, украдкой перелистанных тетрадей и книг, от своих счастливых ровесников, посещавших монастырские школы, с которыми поддерживал деловые отношения, поставляя им сласти и лакомства, купленные на Длинном Рынке, и наконец в порту, где с весны до поздней осени кипела жизнь.

Там он себя чувствовал лучше всего. Мог бы с завязанными глазами найти любой склад пшеницы и ржи, показать чужеземцу, где он может продать ячмень, овес и просо, где хранятся огромные штабели древесины-балок, досок, брусьев, бревен березовых, сосновых и еловых, груды обручей и дубовых клепок; где длинными стройными рядами стоят бочки со смолой и дегтем.

Знал по имени всех знатнейших купцов гданьских и знал, куда направляются их тяжелые повозки, груженые английским и голландским сукном, итальянскими шелками и бархатом, бочонками французских и португальских вин, ящиками нидерландского фарфора, коробками и плетеными корзинками с фигами, лимонами, апельсинами и пряностями.

Шатался по пристаням, где выгружали сельдь из Норвегии, железо из Швеции, соль из Франции; крутился по мостам и рынкам, встревал в разговоры с моряками из Мекленбурга, Эльзаса, Фризии, Шотландии и Англии, показывал им кабаки, завязывал контакты с маклерами и переводчиками, предлагал свое посредничество чужеземным купцам и польским шляхтичам, приглядывался и прислушивался к заключаемым сделкам, знакомился с пробами товаров, с их ценами, с накладными, векселями и договорами.

Порой получал какие-то гроши или кружку пива за свои услуги, только чаще при упоминании о плате награждали его пинками и руганью. Но он не отчаивался.

В августе, от святого Доминика до святой Елены, а часто и дольше-до святого Георгия-недели две-три бывала в Гданьске большая ежегодная ярмарка. В порту собиралось свыше четырехсот чужеземных судов и неисчислимое множество барок, шкутеров, когг, плотов, сплавляемых Вислой, в город сотнями и тысячами съезжалась шляхта, а за их каретами тянулись целые обозы подвод и возов.

В устьи Мотлавы от рассвета до захода солнца бдили стражники Зигфрида Ведеке, члена сената и распорядителя делами в порту. Длинный деревянный барьер, замыкавший вход, раз за разом поднимался, чтобы пропустить судно, шкипер, внесший сбор, возвращался из Таможенной палаты на его борт, принимал лоцмана и судно медленно двигалось по фарватеру, чтобы отшвартоваться у пристани, на месте разгрузки.

Ладьи и ложки, плоскодонки и пузатые комеги подходили к парсам, грузчики сгибались под тяжестью товаров, вкатывали с берега по трапам и помостам бочки с провиантом для команды, опускали на канатах и блоках ящики, мешки, тюки, складывая их на телеги, метались туда и обратно, с берега на палубу и с палубы на берег, копошились как муравьи, обливаясь потом, в грязи и пыли. А поблизости, на мостах, у проемов улиц, сбегавших к реке, и на площадях поджидали бочары и столяры, не имевшие своих мастерских и кормившиеся случайными заработками. Латали ящики, набивали обручи на разбитые бочки, зашивали рваные тюки. В толпе крутились маклеры, посредники, оценщики, толмачи, ростовщики и менялы, спекулянты, жулики, воры и скупщики краденого. Разноязыкий говор, крик, скрип талей, скрежет блоков, грохот телег, стук ремесленников смешивались с стуком топоров и звоном пил, доносившимся с Ластадии, где строились новые суда, и с Брабанции, где занимались их ремонтом.