Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том I

Сэр Невилл Гендерсон, который начал наконец понимать, что происходит, не был в этом уверен. Он сказал посетителю, как вспоминал впоследствии сам Далерус, что нельзя верить слову Гитлера. Это же относится и к другу Далеруса Герману Герингу, который обманывал посла «несчетное число раз». Гитлер, по мнению Гендерсона, вел нечестную, грязную игру.

Но шведа, который оказался в самом центре событий, трудно было переубедить. Прозрение пришло к нему даже позднее, чем к Гендерсону. Для того чтобы убедиться в том, что необъяснимый пессимизм посла не повредит его собственным усилиям, в 19.10 Далерус снова позвонил в Форин оффис и оставил послание Галифаксу, в котором сообщал, что министерство иностранных дел «не столкнется с трудностями в ответе немцев». Однако при этом, советовал швед, британское правительство должно сказать полякам, чтобы они «вели себя соответствующим образом».

Через пять минут после этого, в 19.15, Гендерсон прибыл в канцелярию за ответом фюрера. Вскоре выяснилось, насколько беспочвенным был оптимизм Геринга и его шведского друга. Сразу по завершении встречи Галифакс докладывал в Лондон, что она «носила бурный характер, Гитлер был далеко не столь благоразумен, как накануне».

Официальный письменный ответ немцев повторял разглагольствования о желании дружбы с Великобританией, однако в нем подчеркивалось, что «эту дружбу нельзя купить ценой отказа Германии от своих жизненных интересов». После длинного и знакомого уже перечня злодеяний Польши, провокаций, «варварских актов, взывающих к отмщению», следовали требования Гитлера, впервые изложенные на бумаге: возврат Данцига и коридора, обеспечение безопасности немцев, проживающих в Польше. До того момента, когда будет уничтожено существующее положение вещей, говорилось в ноте, «остались не недели и даже не дни, а, быть может, считанные часы».

Германия, говорилось дальше, не может более разделять точку зрения Англии о достижении решения путем прямых переговоров с Польшей. Тем не менее «исключительно» для того, чтобы не портить отношения с английским правительством, и в интересах англогерманской дружбы Германия готова «принять предложение Англии и вступить в прямые переговоры» с Польшей. «В случае территориальных перемен в Польше» правительство Германии не может дать гарантий без согласия Советского Союза. (Английское правительство, конечно, не знало о секретном протоколе к советско–нацистскому пакту, предусматривающем раздел Польши.) Во всем остальном, говорилось далее в ноте, «выступая с такими предложениями, правительство Германии никогда не имело намерения затрагивать жизненные интересы Польши или ставить под вопрос ее существование как независимого государства».

А в самом конце таилась ловушка:

«Правительство Германии охотно принимает предложение британского правительства о посредничестве в организации приезда в Берлин польского представителя, наделенного полномочиями. Оно рассчитывает, что это лицо прибудет в среду, 30 августа 1939 года.

Правительство Германии немедленно представит все предложения по урегулированию разногласий, которые оно считает приемлемыми и, если возможно, передаст их в распоряжение британского правительства до приезда польского представителям.

Гендерсон читал ноту, Гитлер и Риббентроп, стоя рядом, смотрели на него. Посол читал молча, пока не дошел до параграфа, в котором говорилось, что немцы ждут представителя Польши на следующий день.

«Это похоже на ультиматум», — сказал он, но Гитлер с Риббентропом это яростно отрицали. Просто они сочли нужным подчеркнуть, сказали они, «важность момента, когда две готовые к бою армии стоят друг против друга».

Посол, который, несомненно, помнил, какой прием был оказан Шушнигу и Гахе, спросил, будет ли польский представитель, если он приедет, «хорошо принят» и будут ли обсуждения вестись «на основе полного равенства».

«Конечно!» — ответил Гитлер.

Затем последовала язвительная дискуссия, вызванная замечанием Гитлера о том, что посол напрочь забывает об огромном числе немцев, подвергающихся издевательствам в Польше. Гендерсон, как сообщил он в Лондон, «бурно возражал» [218].

«В тот вечер я покинул рейхсканцелярию переполненный дурными предчувствиями», — писал он позднее в своих мемуарах, хотя в докладе в Лондон об этом не сообщил. «Мои солдаты, — сказал ему Гитлер, — спрашивают меня: «Да или нет?» Они уже потеряли одну неделю и не могут себе позволить потерять еще одну, «иначе к их врагам в Польше прибавятся еще и осенние дожди».