Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том I

«Но это же ультиматум!» — воскликнул Чемберлен. «Ничего подобного!» живо возразил Гитлер. Когда Чемберлен заметил, что это нельзя назвать иначе как немецким словом «диктат», Гитлер сказал: «Это вовсе не диктат. Взгляните на документ, он озаглавлен словом «меморандум».

В этот момент адъютант принес фюреру срочную телеграмму. Гитлер пробежал ее глазами и передал переводчику Шмидту: «Прочтите господину Чемберлену». Шмидт прочитал: «Только что Бенеш объявил по радио всеобщую мобилизацию в Чехословакии».

Как вспоминал позднее Шмидт, в комнате воцарилась мертвая тишина. Потом заговорил Гитлер: «Теперь вопрос, конечно, закрыт. Чехословакия и не подумает отдать Германии какие–либо территории».

Согласно записям Шмидта, Чемберлен возражал. В действительности разгорелся жаркий спор.

«Чехи первыми объявили мобилизацию», — сказал Гитлер. Чемберлен возразил: «Первой объявила мобилизацию Германия…» Гитлер отрицал, что в Германии была проведена мобилизация.

Переговоры затянулись до утра. В конце концов Чемберлен спросил, является ли меморандум Гитлера его последним словом. Когда Гитлер ответил, что да, является, премьер–министр сказал, что нет смысла продолжать переговоры. Он сделал все, что мог, но его попытки не увенчались успехом. Он уезжает с тяжелым чувством, потому что надежды, с которыми он приехал в Германию, разбиты.

Немецкий диктатор не хотел, чтобы Чемберлен сорвался с крючка, и пошел на «уступки». «Вы один из немногих, для кого я когда–либо делал подобное, с живостью заметил он. — Я готов установить окончательную дату для эвакуации чехов — 1 октября, если это упростит вашу задачу». Сказав это, он взял карандаш и сам исправил дату. В действительности это не было уступкой, ведь 1 октября было давно назначенным днем «X» [125].

Это, казалось, подействовало на премьер–министра. Как вспоминал Шмидт, Чемберлен «высоко оценил соображения фюрера по этому вопросу». Тем не менее он добавил, что не готов принять или отвергнуть предложения, а может только передать их.

Лед, однако, был сломан. К половине второго ночи, когда встреча подошла к концу, несмотря на все разногласия, эти два человека были близки друг другу, как никогда. Я имел возможность наблюдать сцену их прощания у дверей отеля с расстояния двадцати пяти футов из своей импровизированной радиостудии, которую оборудовал в комнате портье. Сердечность их прощания поразила меня. Шмидт записывал слова прощания, которые мне не удалось расслышать.

«Чемберлен сердечно прощался с фюрером. Он сказал, что у него появилось чувство, будто между ним и фюрером установились отношения доверия в результате переговоров, прошедших в последние дни… Он не терял надежды, что существующие трудности будут преодолены. После этого он был бы рад обсудить оставшиеся проблемы с фюрером в том же духе.

Фюрер поблагодарил Чемберлена за эти слова и сказал, что тоже на это надеется. Как он неоднократно отмечал, чешская проблема — его последние территориальные притязания в Европе».

Отказ от дальнейших территориальных притязаний, казалось, произвел впечатление на премьер–министра; недаром, выступая в палате общин, он отметил, что Гитлер заявил об этом «со всей серьезностью».

Когда Чемберлен около двух часов ночи вернулся в гостиницу, один из журналистов спросил его: «Положение безнадежно, сэр?» «Я бы этого не сказал, — ответил премьер–министр. — Теперь все зависит от чехов». Ему, вероятно, не пришло в голову, что это зависело также и от немцев, выставлявших наглые требования.

Как только премьер–министр вернулся в Лондон, он сразу сделал то, чего, как он заявлял Гитлеру, делать не собирался: стал убеждать британский кабинет принять новые требования нацистов. Однако неожиданно ему пришлось столкнуться с сильной оппозицией. Ему твердо противостоял Дафф Купер, первый лорд адмиралтейства, и, как ни странно, такую же позицию занял лорд Галифакс, хотя и без явной охоты. Чемберлен не смог уговорить свой кабинет. Не убедил он и французское правительство, которое 24 сентября отвергло Годесбергский меморандум и в тот же день объявило частичную мобилизацию.

Когда в воскресенье, 25 сентября, в Лондон прибыли французские министры во главе с премьером Даладье, английское и французское правительства узнали, что Чехословакия отклонила Годесбергские предложения [126]. Франции не оставалось ничего, кроме как подтвердить свою верность союзническим обязательствам и обещать прийти на помощь Чехословакии в случае, если она подвергнется нападению. Но Франции нужно было знать, как поведет себя Англия. Окончательно загнанный в угол — по крайней мере, так казалось — Чемберлен согласился сообщить Гитлеру, что если Франция в силу союзнических обязательств по отношению к Чехословакии окажется в состоянии войны с Германией, то Британия будет считать себя обязанной поддержать ее.