Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том I

А существовал ли вообще заговор против Гитлера? Если верить фюреру существовал. Об этом говорится в официальном коммюнике и в его речи в рейхстаге 13 июля. Но он не привел никаких доказательств. Рем не делал тайны из того, что хотел превратить СА в ядро новой армии и лично возглавить военное ведомство. Да, он посвящал Шлейхера в эти планы; беседы на эту тему они вели еще в бытность генерала рейхсканцлером. Возможно, Гитлер не лгал, заявляя, что к обсуждению проекта привлекали Грегора Штрассера. Но такие обсуждения, конечно, никак нельзя назвать изменой. Гитлер и сам общался со Штрассером, а в начале июня даже предложил ему, по словам Отто Штрассера, пост министра экономики. И хотя Гитлер, выступая в рейхстаге, повторил свои обвинения, помянув заодно встречи Шлейхера и Рема с «неким иностранным дипломатом» (имея в виду, разумеется, французского посла Франсуа–Понсе), имевшие, как он язвительно выразился, «совершенно невинный характер», подкрепить свои слова фактами не смог. Преступно уже то, неубедительно доказывал он, что какой–либо гражданин третьего рейха общается с иностранными дипломатами без его, фюрера, ведома.

«Когда трое предателей в Германии организуют… встречу с официальным иностранным представителем… и приказывают ничего не говорить мне, то я отдам приказ расстрелять их, даже если потом окажется, что беседа, которую они от меня скрыли, касалась погоды, коллекционирования монет и тому подобных тем». Франсуа–Понсе заявил решительный протест против инсинуации относительно его участия в «заговоре» Рема, в связи с чем министерство иностранных дел Германии официально уведомило французское правительство: какие–либо обвинения в адрес посла лишены оснований, и правительство рейха надеется, что Франсуа–Понсе останется на своем посту. И он остался. Автор этих строк может подтвердить, что ни с одним послом демократического государства у Гитлера не было таких хороших отношений, как с Франсуа–Понсе.

И в первом коммюнике, и в леденящем душу публичном заявлении Отто Дитриха, начальника отдела печати фюрера, и даже в речи Гитлера в рейхстаге особое внимание обращалось на аморальное поведение Рема и других казненных руководителей СА. Дитрих сказал, что сцена ареста Хайнеса, застигнутого в Бад–Висзе в постели с молодым парнем, не поддается описанию, а Гитлер, выступивший в полдень 30 июня перед оставшимися в живых командирами штурмовиков Мюнхена, утверждал: эти люди заслужили смерть уже тем, что деградировали морально. Но ведь Гитлер с первых дней существования партии знал, что среди его ближайших и самых влиятельных сторонников немало половых извращенцев и лиц с уголовным прошлым. Не было ни для кого тайной, что Хайнес, например, заставлял своих людей из СА рыскать по всей Германии и подыскивать для него подходящих партнеров. И этих типов Гитлер не только терпел, но и защищал; он не раз говорил товарищам по партии, что не следует слишком строго относиться к порочным наклонностям людей, если они беззаветно преданы движению. Теперь же он делал вид, что потрясен фактами моральной деградации некоторых своих сподвижников.

На исходе воскресенья 1 июля, когда вакханалия убийств в основном завершилась, Гитлер, возвратившись из Мюнхена в Берлин, устроил в саду при доме правительства званый чай. В понедельник президент Гинденбург поблагодарил его за «решительное и доблестное личное вмешательство, которое помогло удушить измену в зародыше и отвратить от немецкого народа великую опасность», а Геринга он поздравил с принятием «энергичных и действенных мер» по пресечению «государственной измены». Во вторник генерал Бломберг передал Гитлеру поздравление кабинета министров, решившего «узаконить» расправу как вынужденную меру в интересах «защиты государства». Кроме того, Бломберг издал приказ по армии, выразив удовлетворение высшего командования новым поворотом событий и пообещав установить «добрые отношения с новым руководством СА». Понятно, почему военные были довольны тем, что избавились от соперника в лице СА. Но вот вопрос: куда девалось их понятие чести, не говоря о порядочности? Ведь офицерский корпус не только оправдал, но и похвалил правительство за беспрецедентную в истории Германии резню, в ходе которой двух его видных представителей, генерала фон Шлейхера и генерала фон Бредова, заклеймили как предателей и хладнокровно умертвили. Лишь восьмидесятипятилетний фельдмаршал фон Макензен и генерал фон Хаммерштейн, бывший командующий армией, подняли голоса протеста против расправы с их коллегами — расправы, оправданием которой послужило голословное обвинение в измене [62]. Позиция офицерского корпуса сильно запятнала честь армии и продемонстрировала ее невероятную близорукость.