Эдуард Макаревич - Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

А потом родилась секретная инструкция под немудреным названием "О быте, настроениях и разговорах в полках". Быт стоял на первом месте, ибо генеральские головы ставили настроение и разговоры в теснейшую зависимость от него. Спустя полгода Бенкендорф уже имел возможность знакомиться с донесениями, составленными в духе этой инструкции: 1) получают ли нижние чины все положенное им от казны довольствие сполна и в установленные сроки; 2) не нарушаются ли права артелей на принадлежащие им суммы; 3) как начальники относятся к подчиненным, какие налагают наказания; 4) как и в какое время проводятся учения; 5) какие имеют место разговоры и суждения среди нижних чинов, какие циркулируют слухи; 6) каково обхождение начальников с подчиненными офицерами и какие разговоры последние ведут о своих начальниках; 7) какие разговоры и суждения имеют место среди офицеров.

К концу 1821 года Бенкендорф за ревностную службу был произведен в генерал-лейтенанты, что вызвало немалые пересуды в петербургском свете,молод и хитер. В том же году он составил обстоятельную записку о тайных обществах, которую адресовал Александру I. Она была "оставлена без последствий". А последствия того, о чем писал Бенкендорф, громыхнули спустя четыре года восстанием на Сенатской площади. Семеновского полка, правда, среди восставших не было.

Вот таким был к 38 годам генерал Бенкендорф, волею нового царя Николая I определенный заниматься безопасностью престола и отечества. Боевой генерал с охранительными наклонностями. К тому времени Николай видел в Александре Христофоровиче друга близкого и верного. А уж передряг испытать вдвоем пришлось немало. Один переход из Одессы в Варну во время турецкой кампании 1828 года чего стоил. До самого Дуная - ливень и бешеный ветер, а дорога - по нехоженому лесу, славившемуся разбойничьими шайками. "Дрожь пробегает по мне, когда я только вспоминаю, что в то время ехал один по неприятельской земле с русским Императором, вверенным моей охране",- как-то исповедовался Бенкендорф.

А поездка императора из Шумлинского лагеря в Варненский? Тамошняя местность буквально кишела турецкой конницей. Даже спустя месяцы, мысленно обращаясь к тем дням, Бенкендорф не мог отделаться от гнетущей тревоги: "Ответственность в безопасности Государя лежала преимущественно на мне, в качестве командующего главной его квартирой. Меня невольно обнимал ужас при мысли о слабости защиты, окружавшей Владыку могущественной России... с горстью людей мы шли по пересеченному горами и речками краю, где предприимчивый неприятель, имевший еще на своей стороне и ревностную помощь жителей, мог напасть на нас и одолеть благодаря численному перевесу. Я взял все возможные в нашем положении меры предосторожности, но сердце мое сильно билось".

А разве можно забыть случай, когда однажды на крутом повороте близ Пензы их коляска перевернулась. Кучер и камердинер лежали без чувств. Государь выпал, его придавило тяжеленным колесом. Упавший поодаль Бенкендорф птицей рванулся к поверженной карете. Схватился за обод, дернул что было сил.

- Выходите! - крикнул Николаю.

- Не могу подняться, верно, плечо треснуло,- спокойно произнес царь.

И все же раскачал себя, вылез. От напряжения стало дурно. Накатилась слабость. Испарина омыла лицо. Бенкендорф знал, что делать. В дорожном кофре нащупал бутылку хереса. Плеснул в кружку.

- Пейте, ваше величество.

Помогло вино. Усталость, теплая боль закружила царскую голову. И пришло ощущение свободы. А потом наступили минуты осмысления случившегося, о которых Бенкендорф скажет: "Видя передо мною сидящим на голой земле с переломанным плечом могущественного владыку шестой части света, которому... кроме меня, никто не прислуживал, я был невольно поражен этой наглядной картиной суеты и ничтожества земного величества. Государю пришла та же мысль, и мы разговорились об этом с тем религиозным чувством, которое невольно внушала подобная минута". В то мгновение они действительно были вместе: Бог, царь и Бенкендорф.

Это была, несомненно, удача Николая - иметь около себя такого человека. Человека, служившего ему верой и правдой в качестве начальника личной охраны, главы Третьего отделения и шефа отдельного корпуса жандармов одновременно. И когда в октябре 1829 года Бенкендорфа свалила холера, Николай, пожалуй, впервые ощутил, как тяжело на душе, как он одинок в делах, лишен моральной опоры. Три недели не отпускала болезнь Бенкендорфа, и через каждые день-два у его изголовья можно было видеть фигуру императора.