Максим Оськин - Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

Очевидно, что большинство генералов попали в плен в «котлах», так как непосредственно на поле боя все-таки генерал находится отнюдь не в первых рядах. В частности, под Танненбергом августа 1914 г. в германском плену оказались пятнадцать генералов, в Августовском лесу февраля 1915 года — одиннадцать, наконец, в крепости Новогеоргиевск — семнадцать. Таким образом, две трети плененных русских генералов попали в плен всего в трех точках на громадном театре военных действий, что представлял собой Восточный фронт Первой мировой войны.

Что касается Второй мировой войны, то цифры приблизительно схожие. В 1941–1944 гг. в плен попали 83 советских генерала, в том числе 7 командармов, 9 комкоров, 31 комдив, 4 начштаба армии, 9 начальников родов войск армий. В царской армии в плен не попал ни один русский командарм, что объясняется, прежде всего неглубоким масштабом операций на окружение в силу малой скорости передвижения технических средств ведения боя. Танки и авиация Второй мировой войны — это совсем иной уровень ведения операций. Единственным «оптимальным кандидатом» на пленение явился командарм-2 ген. А. В. Самсонов, но он застрелился при выходе из «котла», что оказалось преждевременным, так как штаб, с которым он пробивался, вышел к своим. Однако почему офицеры штаба не помогли своему командующему — человеку немолодому и болевшему, почему не облегчили его движения?

Понятно, что львиная доля потерь пленными в РККА пришлась на первый период войны, когда Красная Армия отступала на восток под ударами гитлеровского вермахта. В 1941 г. в плену оказались 63 генерала, в 1942-м — 16, в 1943-м — 3, в 1944-м — 1 генерал. Как видим, и здесь львиная доля пленных находятся в «котлах» сорок первого года.

Опять-таки о параллелях. Первым смещенным со своего поста командармом Первой мировой войны стал как раз немец — командарм-8 ген. М. фон Притвиц унд Гаффрон, оборонявший от русских все ту же самую Восточную Пруссию. Он всего лишь посмел усомниться в успехе борьбы за провинцию, отправив в Главную квартиру телеграмму о намерении отойти за Вислу после первого же проигранного сражения под Гумбинненом, и был немедленно отправлен в отставку. Кто-то смещался за некомпетентность. Но разница опять же в сроках замены. Такая бездарность, как главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта ген. Я. Г. Жилинский, был смещен лишь после проигранной операции, когда потери фронта насчитывали то же число, что и в начале операции, — четверть миллиона, в том числе сто пятьдесят тысяч пленными.

Да, качество германской армии в двадцатом веке было несравненным. Но ведь не в той же степени, чтобы терять в шесть раз больше. Для такого необходима поистине выдающаяся бездарность, и кто-то же поставил генерала Жилинского не только в начальники Варшавского военного округа, но до того и в начальники Генерального штаба. Сам довоенный подбор командиров показывает, что Российская империя начала двадцатого столетия находилась в надломленном состоянии, что объективно вызывалось буржуазной модернизацией страны. Точно такой же ситуация была и в Австро-Венгрии, что подтверждается результатами столкновения австро-венгерского и русского оружия на полях Первой мировой войны.

Опыт войны позволил выдвинуться лучшим людям, о чем говорит тот простой факт, что в летней кампании 1916 года (Брусиловский прорыв) потери русской армии пленными были в пять раз меньше, чем кровавые потери. Но сколько надо было потерять людей до этого? И, даже если отвлечься от исчисления патриотизма, а говорить о монархической государственности, сколько было «зря» потеряно кадровых офицеров — опоры существующего режима?

Сведения начала войны показывают, что в пылу сражений были нередки случаи убийств военнопленных, добивания тяжелораненых и тому подобные эксцессы, нетерпимые в войне между державами, заключающими международные договоренности и тем паче между христианскими народами. Ведь статья 23 Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года напрямую устанавливала таковые ограничения в ведении военных действий. В том числе, запрещалось: «убивать или ранить неприятеля, который, положив оружие или не имея более средств защищаться, безусловно, сдался», «объявлять, что никому не будет дано пощады». Однако подобные случаи, равно как и случаи издевательств над пленными, действительно были, причем со всех сторон.

Но были и нелепости, приводившие к совершенно ненужной гибели людей. Неразбериха в ходе боя зачастую приводила к трагическим последствиям. Так, в ходе Восточно-Прусской наступательной операции были взяты в плен до ста пятидесяти тысяч русских пленных. Сколько-то из них погибло в самый момент сдачи в плен. Так, немецкий командир 33-го эрзац-батальона 21 августа писал супруге: «Мои люди были настолько озлоблены, что они не давали пощады, ибо русские нередко показывают вид, что сдаются, они поднимают руки кверху, а если приблизишься к ним, они опять поднимают ружья и стреляют, а в результате большие потери». [17] Цит. по: Сенявская Е. С. Противники России в войнах XX века: Эволюция «образа врага» в сознании армии и общества. М., 2006, с. 68. Однако дело здесь вовсе не в коварстве русских. Очевидно, что в условиях потери управления кто-нибудь кричал «Сдаемся!», солдаты поднимали руки, а в этот момент кто-либо из унтер-офицеров или младших офицеров приказывал драться дальше и те же самые солдаты, что уже были готовы сдаться в плен, вновь начинали стрелять. Затем, при действительной же сдаче в плен (например, после ранения или гибели инициатора сопротивления) последствия такой неразберихи могли быть плачевными, ведь немцы возмущались русским «коварством», которого не было и в помине.