Дмитрий Балашов - Симеон Гордый

И все – бояре и посад, духовные и миряне, книгочии и гости торговые, – все, кому дорога была слава Твери, первого, как мыслили они, града Руси Владимирской, лишь злою бедой и происками москвитян отодвинутого теперь от вышней власти, связывали грядущее, как верили они, возрождение тверской славы с домом убиенного Александра, с его вдовою и детьми. В череде князей-мучеников: Михайлы Святого, Дмитрия Грозные Очи, Александра и Федора – Костянтин Михалыч не стоял, не значился. Не числил его наследником родительской славы никто из тверян. И потому одинокая вдова с малыми и только-только подрастающими детьми была, даже во мнении сторонних князей и княжеств, Новгорода, Литвы и далекой Орды, много значительнее, весомей своего деверя, нынешнего тверского князя Костянтина.

Сама Настасья в ежечасных хозяйственных хлопотах лишь изредка поминала о славе рода, о величии Твери и прочем, о чем порою толковал ей епископ Федор. Ежедневный настойчивый труд и был ее подвигом, тем, что спасало и спасло в конце концов от оскудения и гибели дом и семью покойного Александра.

Дети радовали. Старшая, Маша, уже невеста (да жениха, все было не приискать, не хотела Настасья отдавать дочерей куда в худородный дом за маломочных князьков либо в боярскую семью – паче самих дочерей блюла честь рода Михайлы Святого!), была верною помощницей матери и, хоть порою, при взгляде на кого из молодых статных кметей, и вспыхивало невзначай девичье лицо, до сих пор, слава богу, ни по кому не потеряла сердца… Был, был бедовый боярчонок, Митька Щетнев (Маше тогда шел четырнадцатый год, самое опасное время!). Были встречи в саду, при няньках, мимоходные, а все же встречи; незастенчивые речи молодца, стыд и растерянность девушки. Было, что и в окно теремное ладил Митька залезть, да подстерегли холопы, бросили в холодную, в погреб, молодца, а Маше в ту пору мать пригрозила монастырем… Было, прошло, слава богу! Митька остепенился, женат, лонись с повинною приходил. Маша с тех лет подросла, построжела, похудела, круче стал стан, тверже плечи, прямая складка нет-нет и ляжет на девичий лоб. Ныне сама не пошла бы в боярскую семью. Читает жития и хроники, о прошлом годе красивым уставом переписала Евангелие для престола нового храма в Отроче монастыре, вышивает золотом, житие дедушки Михайлы помнит наизусть. Честь рода теперь для нее, как и для самой Настасьи, не звук пустой. А годы идут, бегут годы. Скоро восемнадцатый минет, не княжна бы, дак и перестаркой можно назвать!

Маша – помощница по дому. Под ее доглядом младшие сыновья и меньшая дочерь, Уля, Ульяна. Этой шесть всего, а нравная, во всем ладит не отстать от братьев: на коня лезет, и книжку ей покажи, и сказку расскажи – паче прочих! Приведет с собою меньших, Володю с Андрейкой: «Мы хочем слушать про Олену Прекрасную!» Сама просит рассказать, сама подсказывает, ежели что забудешь или пропустишь по устали: «Нет, ты ищо не сказала, как он с руки рукавицу уронил, а конь уже тыщу поприщ проскакал с того места!» С этою, подрастет, сладу не будет, скорей замуж отдавать!

Из сыновей надежда была на старшего, Всеволода. Отроку двенадцатый год, а уже смыслен, и грамоте горазд, и телом велик. Год-два – женить мочно! Еще растет, тянется, а руки положит на стол – длань словно у взрослого мужика. Большие, красивые, отцовы руки… Иногда посмотрит отдельно на руки сына, и сердце захолонет, защемит непутем по мертвому.

Всеволод растет князем прямым, не стал бы с дядьями спорить до поры! Костянтин глядит хмуро, а новая жена его, Авдотья, и еще того злей. От московки сын остался, Семен, Семушка, всего-то пареньку пятый годок! Хоть и не ладили с московкою, а отрока малого как не пожалеть? Играют все вместе в свайку, в лапту ли – вот и хорошо! Бегают, ковыляют с Андрейкой, меньшим, наперегонки. Дак и то Авдотье забедно. Сама как родила сына (Еремеем назвали), так на пасынка ярым зраком глядит, куска недодаст, за княжеским-то столом! Сором! А Настасья прикормит, от той разом покор: ты-де Семена на меня наущаешь! Дитю! Пятигодовалого! И как не стыд бабе такое молвить!

Дядя Василий приедет из Кашина, дак Авдотья за столом с того глаз не сводит. Мужняя жена! Тьфу! И Василий давно женат, и супруга его, Елена, брянского князя Ивана дочерь, такая ну прямо славная жонка, худого не скажешь про нее! Дети нарожены, Вася и Миша, погодки, одиннадцати, никак, и десяти летов… Дак при живой жене и рожоных детях на чужого мужа глаза пялить – тьфу! И все ей нейметце: и стол не так, и в челядне не по-ихнему (а уж не великих родов жонка-то!), и к боярам ее, Настасьиным, вечное нелюбье у нее! Тяжко вдове без мужа, хошь и княжне самой! Того и гляди Костянтин, по ее наущению, и из родового терема погонит куда – в Холм али Микулин…