Дмитрий Балашов - Симеон Гордый

«А по отца нашего благословенью, что нам приказал жити за один, тако же и яз вам приказываю, своей братьи, жити за один. А лихих бы есте людей не слушали, и хто имет вас сваживати. Слушали бы есте отца нашего, владыки Олексея, тако же старых бояр, хто хотел отцу нашему добра и нам».

Бояре по очереди подходили, ставили подписи свои. На выходе Василий Протасьич первый низко, до земли, поклонился своему князю. За ним и другие подходили к ложу, земно кланяли, прощаясь с князем своим. Иван подошел робко, со слезами в глазах. Семен пошевелился, покивал ему головою. Андрей не выдержал, бросился было на грудь брату. Семен отвел его рукою, примолвил:

– Не смей! Вас двое теперь, живите, как я приказал! – И тихо, когда Андрей последним покидал покой старшего брата, прошептал: – Прощай, Андрюха, Машу мою сбереги! Поди, и не увидимся больше с тобой!

Вечером, оставшись последний раз наедине с князем (завтра из утра Семена должны были постригать в монашеский чин), Мария горько посетовала:

– Зачем ты так? Мне и не удержать, и не надобе столько! Оставил бы токмо на прожиток!

– Ничего! – проговорил Семен с придыхом. – А вдруг… и вправду… сын? – Он помолчал, прикрывши глаза, вымолвил тихо: – Деток Бог прибрал, а ты, коли… Тебе поклонятце! Дядя Василий поможет… Прочее Алексий содеет… Сам настоял. Прости меня, Маша, за все прости!

Семен сморгнул, слеза, скопившаяся в углу глаза, нежданная, одинокая, скатилась по впалой щеке. И по этой слезе, по беспомощной нежности, что вдруг прозвучала в шепоте князя, поняла вдруг, всем сердцем поняла, что умирает, что стал родным и уже не будет больше, и зарыдала, завыла в голос, припав к горячим бессильным рукам, что шевельнулись слабо, не то привечая, не то отстраняя…

Князь Семен скончался двадцать шестого апреля. Ненадолго пережил его и старый тысяцкий, Василий Вельяминов. Ненадолго пережил и брат Андрей, погибший шестого июня, за сорок дней до рождения своего сына Владимира, будущего Владимира Храброго, прославленного московского воеводы.

Летом Иван Иваныч, один оставший в живых из всей великокняжеской семьи, поехал на поставление в Орду, куда уже кинулся Костянтин Василич Суздальский со иными князьями и посол Великого Новгорода Смен Судаков, тоже хлопотавший за суздальского князя.

Но Джанибек, выслушав всех, приняв по обычаю от урусутских князей нескудные дары и оглядев спорщиков своим грустно-насмешливым взглядом (даже теперь, после смерти великого князя, они не поняли ровно ничего!), исполнил последний долг дружбы, сотворив то, что еще мог сотворить для покойного, и о чем, наверно, попросил бы его сам князь Семен, – передавши великое княжение, все целиком, без разделов и споров, единственному наследнику Симеона – его брату, князю Ивану Иванычу.

Алексия в ту пору уже не было в Москве. Он по приглашению патриарха уехал на поставленье в Царьград.

Вечером после похорон князя Семена Алексий остался ночевать в монастыре Святого Богоявления. Ему не хотелось занимать митрополичьи покои до тех пор, пока из Царьграда не воротят послы, хотя как местоблюститель он и имел на это право. Однако у Алексия были свои правила и свой взгляд на природу власти, выработанный единожды и навсегда. Строгий с нижестоящими иерархами, он был строг прежде всего к себе самому и никогда не дозволял себе лишних или поспешных действий, как не дозволял своему телу роскошей и праздного отдыха.

Стефан, который всю зиму исповедовал и причащал умирающих, обмывал трупы, отпевал и хоронил, чудом оставаясь в живых, так что, завидя высокую черную фигуру, московляне бросались перед ним на колени, словно перед спасителем, в этот вечер вознамерил поговорить с Алексием, ибо из Радонежа дошли до него слухи, что вся семья брага Петра умерла и дети остались одни.

Алексий выслушал богоявленского игумена молча. Кивнул, о чем-то думая или соображая свое.

– Брат Игнатий заменит меня в управлении монастырем! – присовокупил Стефан.

– Не заменит! – кратко отверг Алексий, слушая и не слыша наступившую в келье тишину.

– Повести мне, сколько осталось в живых монахов? – спросил он после долгого молчания. Стефан ответил. Алексий коротко вскинул глаза. Укорил:

– Вот видишь?

Еще помолчал и заговорил спокойно и твердо, глядя в огонь:

– Инок отвержен мира, и мир чужд для него! Уходя в монастырь, мы умираем для мирской жизни и близких своих. Мнишь ли ты, что Господь, в силе и славе своей, не озаботит себя участью младеня? Не пошлет добрую душу, поставив ее на путях сироты? Ты уже впал единожды в обольщение мирского соблазна и видишь сам теперь, к чему это привело! Князь Семен должен был умереть бездетным, и сумел ли ты помешать веленью судьбы?