Дмитрий Балашов - Воля и власть

– Найди! – отмолвил Юрий, прекращая разговор.

Конюший поворотил, понурясь, но, уже подойдя к двери, пробормотал: «Може, князь… Девку какую посвежей из города… Оченно занятные есть! И откупиться мочно потом!»

Юрий глянул, каменея ликом. Только тянул, и конюший враз дрогнул, отступил, не обык спорить с господином, да и ведал, сколь Юрий скор на руку и падок на кровь. И еще пала ему благая мысль, когда выходил: упредить княгиню Ульянию… Дак тогда тотчас бежать надобно! А коли не поверит она?

Ульяния в тот день, распорядясь ествой для князя (из утра, встав, сама напекла коржей с медом, на которые была великая мастерица), с двумя прислужницами скоро накрыла столы и уже намерила покинуть княжий покой, когда ее созвал слегка побледневший холоп Юрия:

– Великий князь кличет тебя, госпожа!

Мигнувши сенной девушке идти следом, Ульяния поворотила в горницу, и лишь тихо охнула, когда дверь за ее спиной с треском закрылась, а взвизгнувшую было прислужницу там, назади, отволокли посторонь.

Накануне этого дня Юрий почти не спал. Под утро даже решил было все бросить, отослать от себя Семена с Ульянией… Не возмог! И сейчас с мрачною силой приближась, взял княгиню за предплечья, глядя в ее побледневшее лицо сверху вниз безжалостным, ястребиным зраком, вымолвил хрипло:

– Не могу без тебя! Ночей не сплю! Ты одна… Тебе… Все отдам!

Ульяния пятилась, пытаясь сохранить спокойствие и, не теряя достоинства, освободиться из рук Юрия.

– Не надо, князь! – выговорила горловым, глубоким голосом. – Я – мужняя жена. Это навек! Даст Бог, воротишь и ты княгинюшку свою из литовского плена. Не век же будет Витовт ее держать!

– Ты мне нужна, ты! – рыкнул князь. – Добром или силой, живой или мертвой тебя возьму! Да, я безумен! Я не могу без тебя, без твоих рук, глаз, губ, без твоего лона!

– Пусти, князь! – Ульяния возвысила голос, и непривычная прямая складка прорезала ее всегда чистый белый лоб. – Я перед Богом клялась! На всю жисть! Для меня нет иных мужей!

– Иных?! – прошипел Юрий, не отпуская и встряхивая Ульянию. – Я – иной? Я – великий князь Смоленской земли! Вы все обязаны служить мне!

Они боролись. Ульяния с нешуточною силой вырывалась из рук князя.

– Эй! – наконец крикнул Юрий, и тотчас готовно вбежали двое холопов, готовых исполнить его приказ.

– Да ты… варвар… мужик! Насильник! Вор, татарин, литвин поганый! – кричала она, мотая раскосмаченною головой. Повойник упал на пол, и косы рассыпались по плечам, сделав княгиню еще обольстительней. Кусая губы в кровь и увертываясь от поцелуев Юрия, она боролась, уже теряя силы, и, наконец, завидя ражих холопов, вскричала в голос:

– Ратуйте! На помочь! Сема! Семен!

Вяземский почуял неладное сразу, как жена отправилась кормить Юрия. Но не дал воли предчувствию своему, а потому опоздал. И, уже взбегая по ступеням, услышал сдавленный вопль жены. Приздынув саблю, не вынимая из ножен лезвия, молча, страшно рубанул плашмя по лицу холопа, пытавшегося его задержать. Ворвался в гостевую горницу и уже отсюда услышал жалостный призыв супруги. Кровь бросилась в голову, он вырвал из ножен клинок, мало что соображая, рванул к двери. Юрий, услышав шум, швырнул Ульянию в руки холопам и, тоже обнажая саблю, ринул к двери, почти на пороге сойдясь с Семеном Вяземским. Тот, приученный к повиновению великому князю всей жизнью своей, не посмел поднять оружия, отступил, выкрикнув только: «Отпусти!», и тут же упал, разрубленный Юрием от плеча почти до поясницы страшным сабельным ударом.

Юрий ступил шаг, глянул в тускнеющие глаза убитого им верного слуги, безумным взором обведя перепавших холопов, что замерли с оружием в руках, не ведая, что вершить и куда кинуться. Молча бросил кровавую саблю в лужу человечьей крови на полу, и, не сказавши слова, поворотил в горницу, где холопы продолжали держать бившуюся у них в руках княгиню.

– Прочь! – вымолвил. И те исчезли тотчас, оставив раскосмаченную, в порванном платье женщину, которая выкрикнула заполошно, глядя на Юрия:

– Не подходи! На тебе кровь!

– Ты теперь вдова! – мрачно оскалясь, вымолвил Юрий. – И будешь принадлежать мне!

Он еще ничего не понимал, не увидел даже, что Ульяния схватила хлебный нож со стола, а слепо, страшно ринул к ней, свалил, подхватив под мышки, как куль с овсом, перебросил себе на плечо и понес в спальный покой, на ходу задирая и сдирая с нее рубаху и платье. И уже вовсе пьяный от желания и бешенства, швырнул, заголенную, на постель. Узрев ее полные голые ноги и курчавую шерсть лобка, готовясь здесь и сразу, силой распялив ей колени и задрав рубаху выше груди, безжалостно войти внутрь этого вожделенного тела, насиловать и терзать, не думая больше ни о чем, и даже не почуял враз удара ее ножа себе в предплечье. Только шуйца ослабла враз, и сведенные пальцы левой руки, до того сжимавшие железною хваткой мягкую нежную плоть, разжались бессильно.