Дмитрий Балашов - Воля и власть

– Я его про себя сотником кличу, на большее не тянет! И Мамай мелок был, суетлив, завистлив, злобен. Последний у их великий муж – Идигу! Едигей! А те, все прочее ханье, токмо резать друг друга!

– Дак, батя, – вопросил взаболь заинтересованный Иван, – как ты судишь-то, не пойму, кто велик, а кто нет. По делам али по норову?

– И по делам тоже! – отозвался Федор. – Великий муж перво-наперво никому не завидует и свой путь завсегда избирает сам! Не то, чтобы там подражать кому-то, али што иное… И не страшит! Идет до конца! Как вот святой князь Александр Ярославич Невский [17] А л е к с а н д р Я р о с л а в и ч Н е в с к и й (ок. 1220–1263) – князь Новгородский и великий князь Владимирский с 1252 г., полководец. Возглавлял русские войска в борьбе со шведскими и немецкими феодалами. Разгромил шведов 15 июля 1240 г. (Невская битва, за нее был прозван Невским). В 1241 г. возглавил русское войско против Ливонского войска, и 5 апреля 1242 г. состоялось знаменитое Ледовое побоище на Чудском озере, принесшее победу Александру Невскому. Он был осторожным и дальновидным политиком, укреплял северо-западные границы Руси, организовал поход в Финляндию. В то же время вел умелую политику взаимоотношений с Ордой и тем предотвратил ее разорительное нашествие на Русь. ! Шел своим путем, и не свернуть его было! И доселева тот путь нам означен – быти вместях с Ордой! Вот и я по егову завету творил! А не то, как наш Юрий Данилыч [18] Ю р и й Д а н и л ы ч (? – 1325) – московский князь с 1303 г. и великий князь Владимирский с 1317 г., старший сын московского князя Даниила Александровича. С 1304 г. вел борьбу за великое княжение с тверским князем Михаилом Ярославичем. В 1317 г. был разбит князем Михаилом, бежал в Новгород, потом в Орду. В 1322 г. возглавил поход новгородцев на Швецию, заключил Ореховский мир (1323). Убит в Орде тверским князем Дмитрием Михайловичем. : всю жисть уложил на то, чтобы Михайлу Святого передолить…

– И передолил! – возразил-таки Иван.

– И передолил! А далее и не знал, што ему и содеять? Кончил тем, что выход присвоил, да с тем и велико княженье потерял! Коли хошь, не убей его Дмитрий Грозные Очи, невесть што и сотворилось бы на Руси… И Витовт твой! Будет ждать смерти Ягайлы, дождет ли, нет – невем! А дале што? Королем стать? Дак королей тех в Европе от Кракова до Рима раком не переставить, а толку? Ну, замок выстроит! Ну, рыцарски игрушки заведет у себя в Литве! А дале-то што? А и ништо! Хочет захватить Русь! А Русь – вот она! Ее прежде понять надобно! Полюбить!

Кошка обвел старческой рукою туманный окоем, в коем дальние березы висели, словно таяли в тумане, и не понять было пока, к теплу ли повеяло али к большему холоду? А верно, к теплу! Досказал:

– И век будет оглядываться твой Витовт: а что в Париже, да как в Венеции!

– И мы, вон, в Цареграде учимсе, – вновь возразил Иван.

– Учимсе, да! А токмо того, што Алексий измыслил, и в Цареграде нет! Учись, да не подражай! Начнешь подражать, завсегда останешь назади! А коли хошь знатья, татары-то нам ближе, чем латинский Запад! Поглянь в Орде, какой татарин на русской бабе женат, дак и женку ту холит-бережет и она довольна. Вера, конешно, вера не та! Ето – наша зазноба! Не крестили Орду до тех ищо времен, до Узбековых!

– А могли?

Федор кинул глазом на сына. Отмолвил твердо:

– Могли! Юрий Данилыч с его затеями тому помешал! Так-то вот, сын!

Оба надолго замолкли, думая каждый о своем и об одном и том же по-разному. Иван решал, что с Ордою надо кончать, и слепо завидовал-таки Витовту, забравшему такую власть в русской земле. Федор, словно бы читая тайные думы сына, вновь заговорил:

– Ты на Софью Витовтовну не смотри! Решает земля! В ином и самый набольший землю не передолит!

Намеренно не назвал великого князя Василия. Понимал себя как подручника, а тут уже ничего не содеешь противу, ежели… Ежели только набольший тот сам не изменит земле! О таковом думалось, впрочем, трудно. Да и как посудить? Во своем дому хозяин не станет же зажиток и добро губить! Так и князь! Нет, не верилось, не укладывалось, что набольший, глава земли, может стать предателем своего языка. Николи того не бывало! Хотя и бывало! В иных землях, в той же Византии греческой… Ох! Не пошли, Господи, и нам того наказанья когда-нибудь!

– В Дмитрове заночуем! – высказал, взглядывая на небо и приметно темнеющий окоем. «Осень. Как-то сын будет без меня? Князь нравен, нетерпелив… Вона, как с Новым Городом дело повел! А коли и с Ордою умыслит такожде? Пождать, пождать надобно! Не противу, а вместях с Ордою, вкупе деять! Подчинить, да не отринуть, вота што надобно! Поймут ли? Содеют ли по годному? А то – всю жисть трудишься, у могилы ждешь: кому передать свечу? Ан, быват, и некому передать, и все на ниче!» И таково горестно зрети перед концом, уже на убыли сил, безлепицу и глупую гордыню молодости, не способной воспринять ни опыта предков, ни добытой великими трудами мудрости родительской.