Андрей Богданов - В тени Великого Петра

Не случайно, перебив особо ненавистных лиц во дворце, в приказах и армии, стрельцы и солдаты объявили их государственными изменниками, которые и самого царя Федора извели. Не напрасно, получив возмещение всех своих материальных требований, они воздвигли на Красной площади памятник победе над неправдой, взяли у правительства жалованные грамоты для всех служилых по прибору, посадили на престол неправедно обойденного Ивана Алексеевича, назвались «надворной пехотой» (в противовес дворянской коннице) и хотели остаться при троне гарантами общей правды. «Чаяли… государством управлять», «хотели… правительство стяжать» — с испугом повторял годами позже представитель верхов.[217]

Самого Сильвестра Медведева ужасала мысль, что «невегласы мужики» посмели присвоить себе право на идеи «премудрых мужей», а «верхи» перетрусили и разбежались, предоставив спасать себя девице! Конечно, хотя Долгоруковы и Ромодановские пали в первые часы бунта, В. В. Голицын, Одоевские и другие представители высшей знати, Ф. Л. Шакловитый, Е. И. Украинцев и их товарищи-приказные не разбежались из Москвы вслед за большинством дворян и администраторов. Даже нелюбимый Сильвестром патриарх Иоаким, несмотря на «страхование», помогал царевне Софье шаг за шагом, неделя за неделей «утишать» народное волнение.

Мирное подавление самого опасного городского восстания XVII в. в России не было импровизацией одной царевны Софьи, как, публицистически заостряя, старается показать Медведев. Но «мужеумная» царевна оказалась действительно необходима для «премудрого» обращения с народом. И без нее в России, скорее всего, не произошло бы революции типа английской (как пугал Медведев) и государство бы не пало, но самые опытные и храбрые представители господствующего сословия не смогли бы победить, не пролив реки крови. Именно такую ситуацию хотел сделать невозможной Федор Алексеевич, когда упорно старался изменить облик дворянства, бюрократии и особенно их высшего слоя.

Народ, поднявшийся на «временщиков», почти никогда не называл по именам тех из них, кто возвысился при Федоре. Действительно, я могу назвать лишь один явный случай непонятного возвышения в его царствование, когда «врун, болтун и хохотун» Василий Семенович Волынский был пожалован в июне 1676 г. в бояре, а 21 декабря 1680 г. возглавил ответственнейший Посольский приказ! Ядовитый автор «Истории о невинном заточении» Матвеевых, высказавшись о посредственном уме, легкомысленной совести и малограмотности сего деятеля — одного из участников интриги против Матвеевых, намекает, кажется, что появление Волынского в Посольском приказе было наградой за его клевету на бывшего канцлера, ведь он «управление таких государственных и политических дел столь остро знал, насколько медведь способен на органах играть».[218]

Но объяснение популярности и продвижения Волынского всемосковской славой златошвейной мастерской его супруги (которую тот «нашел себе не по разуму своему») и умением его веселиться за столом хотя и может как-то мотивировать его хорошие личные отношения с царем Федором и боярами, не помогает нам понять, для чего с 21 декабря 1680 г. по 8 мая 1681 г. кроме дьяков в Посольском приказе должен был сидеть этот деятель?!

Разумеется, Волынский не был тупицей. В 1650–1660-х гг. он успешно управлял Разбойным и Челобитным приказами, при Федоре Алексеевиче был товарищем судьи в приказе Сыскного денежного дела (не долго) и с октября 1676 г. до назначения в Посольский приказ исправно управлял Разбойным приказом (да и после вернулся в Сыскной и появлялся в Большой казне). Но, во-первых, назначение в Посольский приказ было ему не по рангу и не по влиятельности: обычно это было место «первого министра». Во-вторых, на Руси всегда придавали особое значение внешней политике, а положение в ней тогда было сложное, даже критическое.

Внешняя политика России в царствование Федора Алексеевича сводится обычно к основным посольствам и переговорам с Империей, Польшей и Турцией, затрагиваются также отношения со Швецией и Данией. Даже С. М. Соловьев, обычно подробно рассматривающий «внешние сношения», в данном случае почти целиком заменил их проблемой Украины. Действительно, Нимвегенский мир 1679 г., прервавший европейское междоусобие, возродил в Москве надежды на организацию антитурецкой коалиции христианских стран, но круг дипломатических забот царя Федора этим далеко не исчерпывается.[219] Результаты посольства в Польшу и Империю И. В. Бутурлина с товарищами были как раз плачевными. В ответ на призыв к христианской совести Ян Собеский и магнаты нагло потребовали «возвращения» Смоленщины и Украины, а имперский канцлер попросту отказался от прежней договоренности, по которой Россия уже провела военную демонстрацию против Швеции.[220]