Михаил Меньшиков - Выше свободы

Упадок церкви

Еще до революции, в эпоху Плеве, мне приходилось встречаться с многими студентами духовных академий, духовными профессорами, учеными монахами, архиереями. Я был одним из учредителей религиозно-философских собраний у Чернышева моста, где петербургская интеллигенция вела непрерывный турнир с представителями церкви. Относясь весьма критически к нашему книжному православию, я, помню, был глубоко оскорблен безверием нашего молодого духовенства. Духовные студенты в своих траурных мундирах были с головы до ног светские молодые люди. Чувствуя на себе презрение остального студенчества, поповичи из кожи лезли, чтобы не отстать в радикализме от товарищей с Васильевского острова или с Забалканского проспекта. Чуть не поголовно все собирались по окончании академии выйти из духовного звания: куда угодно, в учителя, в чиновники, в конторщики - лишь бы не оставаться в ненавистном сословии, в ненавистной профессии. Говорю "ненавистной", нимало не сгущая красок. Однажды на частном собрании у одного из сравнительно верующих священников я познакомился с одним молодым поповичем. "Кого я ненавижу всеми силами души своей, - сказал он мне, - это Христа". Ту же ненависть ко Христу разделяла и его сестра. Откуда эта ненависть? Оказалось, из Ницше: "мораль рабов" и пр. Стало быть, достаточно было свихнувшемуся немцу обмолвиться парадоксом, как все тысячелетнее христианство, воспитание, школа, св. отцы - все пошло насмарку. Конечно, не все были такие. Но многие были хуже. Попович по крайней мере не был равнодушен к Христу. Ненавидя, он очевидно в бедном сердце своем, в наивной мальчишеской голове боролся со Христом, что-то дорогое оспаривал, стоял за какую-то, хотя бы, может быть, дьявольскую правду. Но большинство студентов и молодых батюшек не удостаивали Христа даже спором. Они зубрили гомилетику и патристику, они носили рясу, - но что же делать, профессия. "С другой стороны, есть возможность благотворно влиять на народ. Христос был социалист и анархист: покопаться в Его изреченьях - такую, батенька, прокламацию соорудить можно, что ай-ай..." На этой почве сознательные студенты из лавры терпелись кое-где на общестуденческих сходках и конспирациях. По-моему, еще противнее был тип духовной молодежи, не примыкавшей к конспирации, но смотревшей на академию, как на порог к служебной карьере. Эти заранее высчитывали немногие годы, отделявшие их студенческую фуражку от митры архимандрита и архиерея. "Тридцати лет буду архимандритом, сорока - архиепископом, сорока пяти - митрополитом". Почему нет? Уж если в святители церкви принимались тогда запутавшиеся в материальных средствах гвардейские офицеры, крещеные евреи и т.п., - то почему же не мечтать было о золотой карьере настоящему богослову-академисту?

Мне не удавалось бывать на лекциях духовной академии, но некоторые курсы профессорские я читал. Они очень напоминают фельетоны Гр. С. Петрова. То же щегольство светской эрудицией, инкрустация текстов из Вербицкой и Бальмонта вперемешку со св. отцами. А общая, подавляющая черта всех духовных профессоров - их очарованность немецкой богословией. О чем бы речь ни зашла, хотя бы о вчерашней погоде, разговор неминуемо сойдет на тюбингенскую школу. Само собой, академия не имеет смысла, если не следить за богословской наукой, и в этой науке такое могучее явление, как библейская критика, - камень преткновения неизбежный. Но как-то странно слышать, что у православной мысли только и свету в окошке, что протестантизм. Ни у себя, ни в католичестве наши богословы ничего не пытаются и не могут найти. Целиком сосут немцев и соску передают студентам, семинаристам, бурсакам. В то время как народ ощупью создает свое собственное благочестие, основанное на культе совести, наши духовные профессора вливают ушатами чужое благочестие, основанное на культе знания. Точно пробили крышу церкви и сверху льет что-то внешнее, охлаждающее внутреннюю теплоту. Так как наши батюшки не немцы, а славяне, то у них не выходит ни немецкого благочестия, ни своего. Заимствованного рационализма хватает только на отрицание, о народном же утверждении веры у нас как будто и не слыхивали.

До какой степени духовная академия размагничивает своих питомцев, лишает их воспитанной в семье религиозности, превосходно было видно на религиозно-философских собраниях. Кроме достойнейшего председателя, архиепископа Сергия, в котором кротость и скромность обличают истинного христианина, все остальные отцы, в клобуках и без клобуков, производили впечатление людей, давно вышедших из церкви, напичканных светским чтением, преимущественно таким, которое не рекомендуется правилами св. отец. Мы, писатели, не сильные в богословии, вели спор на светской почве, на началах германского знания, римской силы, греческой красоты. Наши духовные оппоненты старались превзойти нас в светскости. Один архимандрит (ныне епископ) выражался так, что у него почти сплошь текли иностранные слова. "Концепция утилитаризма презюмирует собой элементарный факт трансцендентной психики". Иногда подобный набор слов что-нибудь значил, чаще - бил в нос именно светской ученостью. Один богослов в рясе объяснял слова Христа о браке цитатами из "Psyhopatia sexualis"36 Крафта-Эбинга. Другой богослов, ученик здешней академии, написавший брошюру "Мировая драма" и подписавшийся "Атеист такой-то", доказывал во всеуслышание, что слова "св. Дух" следует читать "Святая Духа", ибо третье лицо св. Троицы, по соображениям почтенного богослова, - женского рода... Один из симпатичнейших и действительно благочестивых, по самой природе, ученых священников верил вообще в Бога, но не мог допустить, чтобы Он был всемогущим. А один из ученейших богословов присоединился к идее одного писателя, что Иисус Христос - тот первородный Сын Божий, что отпал от Отца вместе с третьей частью небесных сил, и что благовестив любви - есть тончайший способ очарованием добра погубить жизнь... И т.д.