Алексей Зверев: Повседневная жизнь русского литературного Парижа. 1920–1940

Есть высшая справедливость в том, что почувствовать это, осознать и перевести на язык поэзии выпало Маяковскому. Даже в стихах, сказавших о его безоглядном увлечении, он возвещал, что любовь должна «подымать, и вести, и влечь… чтоб вражьи головы спиливать с плеч хвостатой сияющей саблей». Но, вопреки насмешкам, с какими упоминались «собаки озверевшей страсти», наперекор идеологической зашоренности стихи, относящиеся к Татьяне Яковлевой, донесли ощущение невыносимой боли, причиняемой тем, что люди несвободны выбирать, когда от выбора зависит вся их последующая жизнь. Оказалось, что русская трагедия, завершившаяся массовым исходом, а затем железным занавесом, который отделил бежавших от оставшихся, — это факт, затрагивающий каждого. Просто не каждому он напоминает о своей значимости так ясно, как напомнил Маяковскому в его последнюю парижскую поездку — к той, кому он писал, считая дни, оставшиеся до их встречи: «Работать и ждать тебя это единственная моя радость».

Кареокой Тане, когда она познакомилась с Маяковским, было двадцать два года. На фотографиях у нее крупные черты лица, пышные волосы цвета темной соломы. Тата и поэт, вкладывавший в букеты, которые он ей дарил, карточку со стихами за подписью «Маркиз WM», не только метафорически, а буквально были ростом вровень. Почти вровень.

Она происходила по материнской линии из артистической среды (дед ее был главным балетмейстером Мариинского театра), а по отцовской из военной: второй дед был морским офицером. Детство Татьяны прошло в Вологде, затем в Пензе, родном городе Мейерхольда, режиссера, поставившего «Мистерию-буфф» (потом и «Клопа», и «Баню»). Ее отец, окончивший Институт гражданских инженеров, построил пензенский Народный дом, будущий городской театр. Маяковский в нем выступал — это было в январе 1927 года. Осенью следующего года состоится его знакомство с Татьяной.

Она с детства думала о славе — театральной или иной, но славе. Отец, оставив семью, уехал в Америку, подростком Татьяне пришлось добывать семье пропитание, выступая с чтением стихов перед красноармейцами, едущими на фронт. Ужасы русской смуты травмировали ее, внушив твердую мысль при первой возможности бежать не оглядываясь.

Возможность представилась в 1925-м, когда художник Александр Яковлев, ее дядя, сумел устроить вызов в Париж, где сам он обосновался уже давно. Татьяна болела туберкулезом, и формально речь шла о консультациях у знаменитых врачей. На деле она и не думала возвращаться.

Довольно быстро эта русская провинциалка освоилась в парижской артистической среде. В доме ее дяди бывали люди со звучными именами — и русские, и французы. Татьяна не хотела жить иждивенкой и поступила ученицей в мастерскую модистки. Кто-то — она сама не помнила, кто именно, — оценив ее яркую внешность и необыкновенно красивые ноги, предложил Татьяне сниматься статисткой в кино, еще кто-то свел с рекламным агентством, и скоро по всему Парижу висели афиши с ее снимком в модных чулках. Доктор Серж Симон, который практиковал на Монпарнасе, занялся ее легкими. У Симона, женатого на русской, лечились многие художники и литераторы, в их числе Эльза Триоле, жена поэта-сюрреалиста Луи Арагона и сестра Лили Брик. Эльза и познакомила Татьяну с Маяковским. Шел октябрь 1928-го.

Дальнейшее известно главным образом по записям Василия Катаняна, кинорежиссера, биографа Маяковского. Он встречался с виконтессой дю Плесси в 1979 году в Нью-Йорке, а потом получил в свое распоряжение пленку интервью, которые для задуманной им, но так и не написанной книги взял у Таника (так Маяковский ее называет в своих интимных письмах) Геннадий Шмаков, эссеист и критик, в прошлом ленинградец, уехавший в Америку и умерший там, не дожив до пятидесяти лет.

Виконтесса не любила, когда пытались что-то разузнать о ее романе с поэтом. Даже адресованное ей стихотворение она сначала разрешила (Роману Якобсону, ближайшему из друзей Маяковского) напечатать только с купюрами, а текст по автографу удалось опубликовать лишь в 1956 году. Но и через полвека после того, как их с Маяковским история была кончена, кареокая до мелочей ясно помнила встречу, с которой все началось: холодные сумерки, такси, пальто, которым он, сняв с себя, укутал ее колени. Весь ноябрь 28-го они виделись каждый день — на его выступлениях, всколыхнувших литературный Париж, в небольших кафе, чтобы не привлекать внимание зевак, в отеле «Истрия», где он жил.

Может быть, поначалу им казалось, что перед таким чувством любое препятствие ничтожно. Маяковский в этом, кажется, не сомневался: «Сделаем нашу разлуку — проверкой», а испытание, конечно, будет выдержано, и на следующий раз они уедут в Москву вместе. А Яковлева, беседуя с Катаняном, признается: «Я была так влюблена в него, что поехала бы за ним в Россию». Но тут же добавляет: «Там его наверняка убили бы в 37-м году, я тоже загремела бы за ним».