Петр Меркурьев-Мейерхольд - Сначала я был маленьким

Казалось бы, мелочь - приход в наш дом соученика Сережи Дрейдена В. С. (не буду называть его фамилию - не нужно рекламировать зло), а для меня эта мелочь стала уроком вероломства. Этот красивый самоуверенный 13-летний мальчик приходил к нам каждый день. Его красота пленила и мою сестру Катю, и ее подругу Лену Решкину. А я на него смотрел с обожанием, с которым смотрят хилые мальчишки (а я и был таковым) на суперменов. В. С. умело ссорил нас с Серегой Дрейденом - его забавляло это. А мы всерьез все переживали. Однажды В. С. добился даже того, что мы демонстративно выставили Сережу из нашего дома. Боже мой, как мне стыдно и теперь, через 45 лет, когда представляю себе чувства Сереги, доброго, очень ранимого и, в сущности, в то время одинокого, несмотря на огромное окружение ребят, парня, когда он, идя в наш дом в надежде на радушный, искренний ответ на его открытые чувства, встречал, по сути, надругательство над этими чувствами. И жестокость эта ничем не была оправдана - никто из нас о нем, о Сергее, не задумывался. А мы - и я, и Катя, и Лена - были под каким-то злым гипнозом холодного и жестокого В. С., для которого все это было не чем иным, как утверждением своей власти над нами. При этом он и с Сергеем умудрялся сохранять нормальные отношения, и Сергея держать под своим гипнозом. И вспоминаю я ужасную сцену в школе, когда на следующий день после этой жестокой обиды, Сергей Дрейден в слезах орал на меня, а потом плюнул мне в лицо. В. С. был при этом. Он смотрел и... улыбался. Нет, он ухмылялся.

Мне было тогда 11 лет. Я еще мало что понимал. Но "ситуативная" память у меня цепкая, я и сейчас помню всю эту сцену. Это похоже на то, как смотришь фильм, содержание которого не понимаешь, а через несколько лет смотришь тот же фильм - и все понимаешь. Так и я сейчас смотрю фильм сорокачетырехлетней давности.

Через несколько дней В. С. вручил нам с Катей записку со словами: "Прочтете, когда я уйду". А там было написано: "Прощайте, я с вами больше не знаком". Я задохнулся - так мне было обидно! А Катя, у которой к тому времени "чары разрушились", успокоила меня: "Петенька! Да он же мразь! Ты что, не понял?" Но мне согласиться с этим было трудно - ведь я смотрел на В. С. с обожанием! Разочаровываться в кумирах я тогда не умел.

И только значительно позже пойму я, что человек предавший несет потери значительно большие, чем тот, кого он предал: собственно, эта истина стара, как мир, если не старше.

А с Сережей Дрейденом мы опять очень сблизились, очень подружились. Конечно же, мы любили друг друга, как можно любить только в детстве - без условий, без границ, с ревностью до притеснения, с желанием абсолютной исключительности. Под любыми предлогами я старался забегать к Сереге - там я был всегда желанным гостем. И Сережа приходил ко мне и засиживался допоздна. И разговоры наши были и предметны, и абсолютно беспредметны.

А однажды Сергей пришел к нам со своим сверстником и тезкой, тоже Сергеем, сыном режиссера Театра имени Пушкина Доната Исааковича Мечика. Мечик-старший дружил с Черкасовыми, они ему помогали, чем могли, в частности опекали и его сына от первой жены. Сам Мечик-старший все время что-то искал, влюблялся в разных женщин, был очень "богемным" и на сына своего внимания, в сущности, не обращал никакого. И Сергей рос очень самостоятельным и, как казалось, "шалавым". На все у Сергея Мечика (я тогда не знал его другой фамилии) было свое мнение. Вел себя он часто вызывающе, делал поступки весьма странные. Потом его за что-то арестовали, потом он как-то странно женился. А потом и вовсе уехал в Америку. Тогда я уже, конечно, знал его фамилию, мы встречались с ним нередко. А спустя много лет, уже после его смерти, я впервые прочитал прозу Сергея Довлатова. Вот ведь как бывает! Знал ведь человека почти двадцать лет - а не присмотрелся к нему! Правда, Сергей смотрел на меня как на маленького: я же был на два года (огромный срок в том возрасте!) младше.

Наша дружба с Сережей Дрейденом несколько ослабевала с 1958 года. Я зимой заболел воспалением легких, которое перетекло в туберкулез, и меня "сослали" в туберкулезный санаторий "Пионер" в Крыму, где я пробыл более полугода, за которые произошли переломные события: Сережа окончил школу, поступил в Театральный институт на курс Татьяны Григорьевны Сойниковой, и зажил взрослой жизнью. Он изредка писал мне в санаторий письма, но интересы у него уже пошли по профессиональному руслу, появились новые - уже взрослые - друзья, а я так и остался младшим братом. Я не понимал этого, обижался на него. Обвинять Сережу не в чем - он не предал нашу дружбу, он просто стал мне покровительствовать. Он рано женился, родилась у него дочь Катерина (он только так ее называл). Напряженными стали его отношения с Зинаидой Ивановной, с которой я продолжал дружить. Сергей сначала переехал к жене, потом стал разменивать квартиру Зинаиды Ивановны (в этом ему помогал его отец, Симон Давидович, бывший в то время уже в разводе с Зинаидой Ивановной), закрутила Серегу суета семейной и студенческой жизни, потом, в 1965 году, я переехал в Москву, и не встречались мы с ним с тех пор почти никогда. В 80-х годах я получал от Сергея чудесные остроумные открытки - но и только. Но сердце мое помнит детство, помнит ту восторженную привязанность, и не хочет мириться с тем, что прошло это безвозвратно.