Георгий Метельский - Доленго

В ожидании, пока придут ответы, Сераковского несколько дней не тревожили. Он написал длинное письмо матери и отдал его смотрителю. Сераковский не знал, что по приказанию Дубельта письмо задержали и внимательно прочли - не высказал ли арестованный что-либо новое, что могло бы его изобличить.

- ...Я весьма рад видеть вас снова, мой юный друг. Спешу обрадовать: мы только что получили отличную характеристику от вашего университетского начальства... Садитесь и слушайте.

И на этот раз все было точно так же, как в прошлый. В камеру явился Михаил Яковлевич и принес партикулярное платье, Сераковский переоделся, с удовольствием скинув с себя казенный шлафрок, и снова в сопровождении того же жандармского офицера проделал долгий путь от каземата Третьего отделения до роскошного кабинета генерала Дубельта.

- ...Садитесь и слушайте, мой юный друг. - Дубельт далеко отставил от глаз бумагу с двуглавым орлом в верхнем левом углу. - "Находясь в продолжение полутора лет на казенном содержании, постоянно отличался скромным характером, в разговорах не замечено было образа мыслей предосудительного, напротив, он был более тих и неразговорчив. Против начальства оказывал всегда должное почтение. Взысканиям вовсе не подвергался. Когда же в 1847 году был перечислен в своекоштные студенты, то при посещении Сераковского на квартире..." Кстати, вы где жили?

- На Пятой линии Васильевского острова, в доме Иконникова.

- И ваш... назовем его пока условно - ли-те-ра-турный кружок собирался в этой квартире?

- Помилуйте, господин генерал, какой кружок? Просто ко мне заходили товарищи по университету, мы ужинали вскладчину (каждый приносил какую-либо снедь), читали, танцевали, пели песни...

- Польские? Очевидно, "Боже, кто Польшу..."?

- ...русские, малороссийские... - Сераковский как бы продолжил начатую Дубельтом фразу. - Декламировали...

- "Вперед! без страха и сомненья на подвиг доблестный, друзья!"?

- Что вы, господин генерал! - Сераковский снова не ответил на вопрос прямо, хотя, конечно, не раз читал друзьям это стихотворение Плещеева, ставшее в те годы гимном молодого поколения.

- Но мы несколько отвлеклись в сторону, - сказал Дубельт. - На чем это я остановился? Ах да... "...то при посещении Сераковского на квартире инспектор ничего не замечал такого, что бы могло возбудить подозрение"... Как видите, все в порядке, мой юный друг.

Дубельт отложил бумагу и стал раскуривать трубку.

- И я скоро буду свободен, господин генерал?

- К сожалению, сейчас это уже не зависит ни от меня, ни от графа Орлова. О вашем деле доложено государю-императору, который соизволил проявить к нему интерес.

- Боже мой, какая честь! - не очень почтительно пробормотал Сераковский.

- Да, честь велика, - без тени улыбки сказал Дубельт. Он помолчал. Разрешите полюбопытствовать, не известны ли вам эти ваши соплеменники? Он раскрыл лежавшую перед ним синюю папку. - Чеховской, Завадский, Эльснен?

Сераковский задумался. Сказать правду? Умолчать? Пожалуй, лучше ни то и ни другое, нужно что-то среднее между тем и другим.

- Только по фамилиям, господин генерал. С этими мальчиками я учился в гимназии, правда, я был на три класса старше их...

- А известно ли вам, что эти "мальчики", - Дубельт едва заметно повысил голос, - перешли австрийскую границу, чтобы участвовать в галицийских беспорядках, в польском мятеже?

- Не имею понятия, господин генерал.

- Странно... Вам ничего не говорил об этом ваш брат Игнатий, когда вы виделись с ним в Житомире?

- Нет, господин генерал.

- Преступников задержали австрийские власти и передали нам. Государь, как всегда, проявил милосердие, и эти инсургенты отделались тем, что направлены рядовыми в Кавказский корпус... А между тем их следовало бы повесить, не правда ли?

- За что? - невольно вырвалось у Сераковского. - За то лишь, что они хотели свободы своему многострадальному народу? Своей отчизне?

- Ну знаете ли!

Услышав гневный возглас, Сераковский спохватился: сказал не то, что можно было здесь говорить, и с опаской посмотрел на Дубельта. Лицо жандармского генерала было сурово, глубокие темные складки на лбу обозначились резче. Он долго молчал, и Сераковскому показалось, что Дубельт придумывает ему кару.

- Я прошу вас забыть о том, что вы только что сказали, - прозвучал наконец голос Дубельта, - равно как забуду об этом и я. Я это сделаю, мой юный друг, только потому, что вижу в вашем лице человека честного и неиспорченного, юношу, которому по самому возрасту своему свойственно заблуждаться. На сегодня я вас больше не задерживаю. Будьте здоровы, сказал он по-французски и протянул руку к колокольчику, чтобы пригласить конвоира.