Александр Бестужев-Марлинский - Статьи

Внезапное безмолвие ваше дает мне мысль, что вам запретили писать ко мне... Чудное дело! Позволяют мне явно переписку, а исподтишка ее прерывают. От вас получил я два письма. Писал к вам 6-ть, получили вы их? Сомневаюсь... а это сомнение - яд для переписки. Повторять одно и то же скучно, и страх досадно думать, что строки, теперь пишущиеся, не дойдут до назначения. По-дружески прошу вас простить, что я замучил вас поручениями. Хочу быть одолжен человеку, которому не тяжело мне быть должником. Впрочем, прошу откровенности полной - и если это вам мешает в занятиях - одно слово, и конец. История ваша растет занимательностию - целую перо ваше! Желал бы знать, почему вы не напечатали отзыва моего об "Андрее" - я уверен, что вы имели к тому достаточные причины, но какие? Вы обещали мне перечень литературных сплетней - и, на беду, черт сунулся между рюмкой и губкой. Сердце болит. Может быть, вы спросите, собственно, обо мне. Скажу: я потерял все, даже надежду, - все, кроме твердости духа. Только это пособляет нести горькую судьбу мою. На этом стебле расцветает изредка цвет воображения - но счастия никогда. Я не предвидел такой ползучей жизни - не умею сносить ее, и неожиданно я с гордостью поднимаю порой цепь судьбы и говорю сам себе: тяжесть ее - мера силы пленника.

Вручитель сего письма - бывший капельмейстер Ку-ринского пехотного полка, простой, благородный человек. От него сведаете подробности о нашем житье-бытье. Свидетельствуйте мое уважение супруге вашей. Я прошу ее для нас, русских, беречь ваше здоровье. Братцу Петру Алексеевичу привет сердечный. Да пошлет вам провидение счастие, которое вы заслужили. Иван Петрович наперед благодарит вас за всю вашу предупредительность - а я есмь как всегда Ваш неизменный

Алекс. Бестужев.

14. Н. А. ПОЛЕВОМУ

Дербент, 1832, февраля 4-го.

Пишу к Вам, любезный и почтенный Николай Алексеевич, с мусульманином Аграимом, добрым дербентским жителем, коего прошу Вас усердно приласкать, помочь ему в прииске товаров советом и выбором и, словом, совершить долг гостеприимства по-русски. Он расскажет Вам, что я теперь благодаря прекраснейшему семейству майора Шнитникова провожу время у них как с умными и добрыми родными, по это только теперь и, вероятно, ненадолго. Не можете себе вообразить, каких преследований был я целью от или чрез Паскевича, этого глупейшего и счастливейшего из военных дураков, надо бы прибавить и злейшего. Насчет товарищей несчастия существуют приказы, в которых велено нас презирать и употреблять даже без смены во все тяжкие. К счастию, на земле более трусов, чем подлецов, и более подлецов, чем злодеев, и оттого мало-помалу судьба наша облегчается - но это на миг. Имя наше употребляют теперь как головню: личные ссоры старших обрываются на нас; донос, что с нами обходятся не довольно жестоко, бывает началом новых гонений, и мы терпим за чужие беды. Так, кажется, будет скоро со мною. Есть здесь полк<����овник> Гофман, который весь век пил, играл в карты и охотник до калин-кору, - все это заслужило ему имя доброго человека, ибо на Кавказе только эти качества уважаются. К этому же, он только что получил полк, за службу в жандармах. По-ссорясъ с комендантом за какое-то выражение по бумагам, - он уже хвалился, что донесет на него, зачем он <����не> прижимает меня. Итак, если вы услышите что-нибудь, что со мною стряслось, - не дивитесь. Это уже не в первый раз; думаю, и не в последний, Паскевич сыграл со мною штуку получше этой, ааставя больного, с постели, зимой, без теплой одежды, без копейки денег ехать верхом сюда из Тифлиса. Это было, не говорю жестоко, но бесчеловечно. И за что же?.. О, это было совершенное время de lettres de cachet [Указ короля об изгнании или заключении в тюрьму (фр.)] Г-ну Стрекалову сказали, что я удачно волочусь за одной дамой, которой он неудачно строил куры - и вот зерно преследований. Тяжело мне было здесь сначала, и нравственно еще более, чем физически. Паск<����евич> грыз меня особенно своими секретными. Казалось, он хотел выместить памяти Грибоедова за то, что тот взял с него слово мне благодетельствовать, даже выпросить меня из Сибири у государя. Я видел на сей счет сделанную покойником записку... Благороднейшая душа! Свет не стоил тебя... по крайней мере я стоил его дружбы и горжусь этим. С Иваном Петровичем знакомы и связаны мы издавна... но мы не друзья, как вы полагаете, - ибо от этого имени я требую более, чем он может дать. Живу один. Ленюсь... частию виноваты в том и сердечные проказы. Каюсь - и все-таки ленюсь. Но что вы, вы, мой добрый, сердцем любимый Н<����иколай> А<����лексееви>ч!.. Как жаль, что я не знал об отъезде Аграима ранее, - я бы написал вам кучу любопытного... но теперь едва успеваю ночью, на постеле кончить эти несвязные строки. Пишите по крайней мере Вы с ним. Пишите и по почте - я уже после отрадного большого письма давно не имею о вас вести. Обнимите за меня Ксенофонта. Боже мой, какая досада, я еще не начал и должен кончить - светает, а со светом Агр<����аим> едет в свет из кромешной тьмы, где влачится Ваш