Александр Бестужев-Марлинский - Замок Венден

- Дерзкий! ты забываешься. Последний раз говорю тебе: повинуйся!

- Требуя излишнего, ты потерял должное; не повинуюсь.

- Возмутитель, бунтовщик! или не узнаешь во мне магистра?

- Не узнаю, привыкши видеть магистров на поле ратном или в суде правды - не с арапниками, не в разбое.

- Ведаешь ли, грубиян, чему подвергаешься ты неуважением к этой мантии?

- Я только жалею, что она кроет чолвека, который должен напоминать о своем сане, забывая свой долг. Вижу в ней достоинство Ордена и не вижу в тебе чести рыцарской...

- Презренная тварь! благодари судьбу, что со мною нет меча моего...

- Малодушный хвастун! хвались храбростию перед эстами, разгоняемыми звуком пшор; но мое стремя не дрожало в боях, копье не опиралось на крюк [Под правым плечом рыцарской кирасы приделывался железный крючок, на который, для твердости в руке, упирали рыцари средину ланца, взявши его наперевес (en arret). (Примеч. автора.)] в турнирах, между тем как седло твое часто холодело без тебя, поверженного в пыли...

Магистр не мог снести последнего укора.

- Подлец! - вскричал он в запальчивости, - за твою дерзость, за твои мнения ты стоишь рабского наказания. - С сим словом он ударил бичом безоружного Вигберта.

Вне себя, окаменев, скрежеща зубами от гнева, стоял Серрат; и магистр был уже далеко, когда чувства исступления излились в клятвах и угрозах.

Вот письмо, написанное им к магистру рукою капеллана: [Редкие из рыцарей умели грамоте, и домовые капелланы исправляли у них должность секретарей. (Примеч, автора.)]

Благородный рыцарь Вигберт фон Серрат к Рорбаху.

Обида моя требует крови, и я повергаю перчатку к ногам обидчика. Пусть огромен щит Рорбаха, зато не короток и меч мой. Берегись отвергнуть бой честный: кто обижает и не дает ответа копьем, тот стоит смерти разбойника. В случае отказа - клянусь честию рыцарскою - последняя капля крови Рорбахов застынет на моем кинжале.

Магистр отвечал следующим:

Магистр Ливонского меченосного ордена, наместник Рижского епископа и владелец миогих замков, Видно Ро-дольф фон Рорбах Вигберту.

Мне низко нагибаться за твоей перчаткой. Щит отцов моих широк не из робости, но для герба, который чистили твои предки; а мечами разве тогда мы померяемся, когда петля, тебя ожидающая, станет почетнее золотой магистерской цени. Поезжай лучше, Серрат, в Литву, искать по себе сопротивников; там, говорят, за битого дают двух небитых. Что ж до угроз твоих, они мне забавны. Я слишком презираю тебя, чтобы страшиться.

Венден

- Ты произнес свой приговор, презрев суд божий благословенным оружием [Так мыслили в те варварские, непросвещенные времена. Всякая раслря, всякая обида решалась оружием, и победитель считался оправданным самим судиею небесным. (Примеч. автора.)], - сказал Серрат, и последняя слеза до сих пор невинной совести канула на убийственное лезвие кинжала.

День навечере, солнце тихо садится, и лучи его, как бы нехотя, меркнут в цветном зеркале окон венденских. Зарево гаснет, - угасло, и холодный туман уже встретился с мраком востока.

Ужин в замке окончился: тяжкий стакан празден, и магистр, как домовод, на дубовых креслах, посреди кубиасов [Кубиас - староста. (Примеч. автора.)], вооруженных хвостатыми бичами, отбирает отчет дневной работы, назначает утреннюю, распределяет кары. Угрозы его вторятся готическими сводами и заставляют трепетать подобострастных вассалов. Наконец патер возвышает голос вечерней молитвы, и все домашние на коленах читают за ним "Gredo" ["Верую" (лат.)] и "Ave Maria" ["Хвала тебе, Мария" (лат.)]. Земные поклоны заключают молитву; каждый целует распятие, и вот огни замелькали по коридорам, голоса едва перешептываются с отголосками; но скоро умолкает самый шелест шагов, и мертвый сон воцарился повсюду.

Золоторогий месяц едва светит сквозь облако; дремлющий лес не шелохнет, и черная тень башен недвижно лежит на поверхности вод. Изредка дуновенье вспорхнувшего ветерка струит складки знамени гермейстерского, и, ниспав, они снова объемлют древко. Одно мерное бренчанье палаша часового раздается по степам замка. То, опершись на копье, он погружает наблюдательные взоры свои в темную даль, - то, в мечтах об оставленной родине, о далекой невесте, напевает старинную песню. Он поет:

О звуки грустные, летите

К моей красавице Бригите!

Давно меня мой добрый конь

Умчал дорогою чужою;

Но не погас любви огонь

Под тяжкой бронею стальною.

А ты, в родимой стороне,

Верна иль изменила мне?