Сергей Павлюченков - Военный коммунизм в России - власть и массы

В непосредственной связи с альтернативистскими увлечениями авторов находится их толкование некоторых спорных вопросов истории военного коммунизма. Бордюгов и Козлов не миновали «ловушки» «Очередных задач» и даже категоричнее, чем все остальные, утверждали, что «весной 1918 г. (вплоть до начала чехословацкого мятежа и создания комбедов) большевики стояли накануне НЭПа, а вовсе не „военного коммунизма“» [41] История Отечества: люди, идеи, решения. С. 49. . Якобы «мирная передышка весны 1918 г., заключение Брестского мира позволили сделать первый черновой набросок долговременной экономической и политической программы, соединяющей устремленность к социалистическим целям с грубой прозой реальной действительности» [42] Там же. С. 52. .

На наш взгляд, авторы чересчур поспешно расправились с противоречащими этой точки зрения аргументами: «Тенденция распространения уравнительных „военно-коммунистических“ мер из сферы потребления в сферу производства, по сути, блокируется установкой Ленина на восстановление сдельных форм оплаты труда». Идея поголовного объединения населения в потребительские коммуны «блокируется достигнутым весной 1918 года компромиссом с руководителями кооперации» [43] Там же. С. 56–57. . Ленинский проект партийной программы, в котором предполагалось «тотальное огосударствление всех сторон общественной жизни», перечеркивается вопросом:

«Надо ли преувеличивать значение такого рода программ?» [44] Там же. С. 55. .

Справедливо сказано, но тогда возникает другой вопрос: а надо ли преувеличивать значение программ другого рода? Линию, выработанную в отношении буржуазии, Ленин неразрывно сочетал с экстремизмом в отношении крестьянства, который железно «заблокировал» все компромиссные предположения. Товарообмен весны 1918 года Бордюгов и Козлов оценивают как «меру весьма далекую от будущей продовольственной разверстки» [45] Там же. С. 56. , но упомянутый Фрумкин сам квалифицировал свое детище «как попытку государства использовать снабжение товарами крестьянства в целом для усиления заготовок в принудительном порядке» [46] Цит. по «Наше Отечество. Опыт политической истории». С. 42. . То есть тем, чем в более рельефном варианте и характеризовалась продразверстка.

Бордюгов и Козлов слишком великодушно выдают индульгенцию Ленину:

«Совсем не большевики виноваты в сохранении „военно-коммунистических“ тенденций в недрах советского общества весны 1918 г. В том была виновата война и надвигавшийся на страну голод» [47] История Отечества: люди, идеи, решения. С. 61. .

«Ведь еще 29 апреля 1918 г., — пишут они, — когда Ленин выступал во ВЦИК с докладом об очередных задачах Советской власти, ни о какой продовольственной диктатуре речи не было» [48] Там же. . По версии авторов, она срочно стала в повестку дня после взятия немцами и гайдамаками Ростова и перекрытия каналов продовольствия с Северного Кавказа.

Это не так. Речь была, и держал ее главный разработчик продовольственных декретов, непременный участник заседания Совнаркома, А. И. Свидерский. Уже 27 апреля в выступлении на сессии московских продовольственников он сообщил о серии готовящихся проектов по организации крестьянской бедноты и продовольственных отрядов [49] ЦГАМО. Ф. 2052. On. 1. Д. 68. Л. 13 об. .

В чем безусловно правы Бордюгов и Козлов, так это в том, что остановить гражданскую войну было нельзя [50] Бордюгов Г. А. Козлов В. А. История и конъюнктура. С. 300. . Порожденная социальными противоречиями царизма и войной разруха рано или поздно толкнула бы город на деревню. Объективно революция была призвана вывести страну из кризисного тупика, но история совершает свои необходимые движения, усеивая путь миллионами человеческих жертв. Человеку, будь он даже историк, трудно это принять, это вызывает протест и желание поспорить с историей, найти альтернативу. Мы солидарны с авторами в том, что как бы ни было трудно, но историку следует отмежевываться от политика, идеолога, моралиста. Необходимо уходить от позиций, которые благодетельны, но бесперспективны с научной точки зрения. Вместе с тем долгом исторической науки была и остается объективная оценка роли личности в истории, особенно тех, кто, как первые христианские пастыри, призывали людей идти на смерть с улыбкой на лице, обещая вечное блаженство в будущей жизни.

В качестве характерной черты новейшей историографии военного коммунизма должно отметить, что 99.9 %, исследователей периода соглашаются, что в основе большевистской политики имелась не только вынужденная разрухой и войной необходимость, но присутствовали и доктринальные корни [51] См.: Берхин И. Б. Так что же такое «военный коммунизм»? // История СССР. 1990. № 3. С. 131–132; Давыдов А. Ю. Мешочничество и советская продовольственная диктатура. 1918–1922 годы // Вопросы истории. 1994. № 3. С. 46; Поляков Ю. А. Указ. соч. С. 107; Нежинский Л. Н. Внешняя политика Советского государства в 1917–1921 годах: курс на «мировую революцию» или на мирное сосуществование? // История СССР. 1991. № 6. С. 5; Булдаков В. П., Кабанов В. В. «Военный коммунизм»: идеология и общественное развитие. С. 43, 56; Дмитренко В. П. Указ. соч. С. 8; Леонов С. В. Советская государственность: замыслы и действительность (1917–1920) // Вопросы истории. 1990. № 12. С. 41; Трукан Г. А. Путь к тоталитаризму. 1917–1929 гг. М., 1994. С. 54; и др. . «Ригоризм организаторов советской продовольственной политики (они не останавливались и перед угрозой перенесения гражданской войны в деревню), думается, объяснялся их идеологической ориентацией», — пишет Ю. А. Давыдов [52] Давыдов А. Ю. Указ. соч. С. 46. .