Виктор Петелин - Жизнь графа Дмитрия Милютина

– Да, и эти слухи доходили до меня, – бросил реплику Дмитрий Алексеевич.

– Приходилось шаг за шагом отстаивать интересы крестьянина. Может быть, ты помнишь, в юности моей был случай, когда я приехал в повозке с кучером на какой-то бал, много развлекался, танцевал, ухаживал за своей любимой в надежде, что она будет моей невестой, и совершенно забыл о своем кучере, который чуть не замерз на морозе. Приехали домой, и только маменька напомнила об этом ужасающем случае в моей жизни. Если бы ты знал, как я раскаивался после этого. С этих пор интересы крестьянина в моей деятельности прежде всего, после этого я и стал антикрепостником.

– Ты бы не мог поподробнее рассказать, как происходили дебаты? Кто были членами комиссии? Где собирались? Ты ведь знаешь, Николай, иной раз меня охватывает писательский зуд, и я пишу какие-то записки, то ли дневники, то ли воспоминания о важнейших делах нашей жизни.

– Мне тоже бы хотелось сесть за стол и что-то написать, но совершенно нет времени. Эта комиссия вымотала меня чуть ли не до конца… А события действительно интересные, исторически значимые…

Николай Алексеевич встал и, обернувшись в другую сторону, показал брату на горы документов, прочитанных и изученных не только им, но и членами комиссии.

– Члены комиссии нашлись чуть ли не сразу, как только начали их собирать. Ростовцев полностью доверил формирование комиссии мне. И прежде всего возникла фигура Юрия Самарина, потом князя Черкасского, Соловьева, Семенова, Гирса, Любощинского, Павлова и Булыгина – представители всех министерств, люди с опытом и талантом. Но против нас члены главного комитета – князь Орлов, граф Блудов, граф Адлерберг, князь Гагарин, граф Панин, князь Долгоруков, Ланской, Княжевич, князь Меншиков, граф Строганов, генерал Игнатьев… Почти все они, за редким исключением, были яростными крепостниками и стояли явно за безземельную отмену крепостного права. Попробуй с ними поборись. В нашей комиссии были такие же, это фельдмаршал князь Паскевич, граф Шувалов и князь Барятинский, которые выступали с резкими обвинениями членов комиссии, ратуя за безземельное освобождение, вскоре они вышли из комиссии. А мы собирались сначала у Ростовцева, в доме 1-го Кадетского корпуса, на Васильевском острове, а потом, с мая до осени, на даче Каменного острова. А Хозяйственное отделение, на котором председательствовал я, собиралось у меня, на даче Аптекарского острова, на берегу Невки, во флигеле казенной дачи нашего министерства. Выносили стол и спорили среди душистой сирени, начиная с восьми вечера и чаще всего до пяти утра, тогда спохватывались и ужинали. Мария Аггеевна мучилась, не хватало посуды, подсвечников, стульев недоставало, но работали без устали. Окрестные работники и крестьяне, извозчики, лодочники скоро разузнали, какого рода эти собрания, и пользовались всяким случаем, чтобы каким-нибудь трогательным образом выразить нам свое участие и благодарность. А вот смерть Якова Ивановича Ростовцева и приход на его место графа Панина, боюсь, подорвет все наши усилия. Мы возлагали надежды на министра Сергея Степановича Ланского, он даже написал записку императору, что он полностью принимает позицию Ростовцева, он не изменит состава редакционной комиссии, ни образа действий, ни вашей воли, он надеется привести начатую работу к успешному окончанию за два месяца. Но император назначил председателем графа Виктора Никитича Панина.

– Я слышал, – сказал Дмитрий Милютин, – мне передавали слова графа Панина, что он согласился возглавить редакционную комиссию только потому, что он во всем согласен с императором. Великая княгиня Елена Павловна передала беспокойство мыслящих людей общества Александру Второму, но он ее успокоил: «Вы не знаете графа Панина, его убеждения – это точное исполнение моих приказаний».

– Вряд ли можно с этим согласиться… Его назначение вызвало у нас какой-то ужас, мы все хотели подать в отставку, но потом отказались, может, все оставим, как задумали, ведь есть же император, который всегда нас поддерживал. Но граф Панин – человек с тяжелым, угрюмо-тусклым взглядом из-под нависших бровей, это узкий и упрямый формалист и мертвый канцелярист, а главное – у него четырнадцать тысяч крепостных.

«Я всю жизнь подписывал вещи, несогласные с моими убеждениями», – сказал этот министр юстиции своим друзьям-крепостникам в укор на согласие стать председателем нашей комиссии.

– Пусть рассуждает и изобличает себя как формалиста, – угрюмо произнес старший Милютин, – лишь бы не мешал готовить реформу.