Ю. Бахрушин - Воспоминания

Когда наши ноги уже начали затекать от долгого сидения в бричке, впереди, в лощине, замелькали какая-то купа деревьев и ряд небольших построек, над которыми расстилался приветливый печной дымок. Нил обернулся к нам и, указывая на лощину своим кнутовищем, проговорил:

— Вон и Забелло.

Минут двадцать спустя мы вкатили в довольно обширный двор помещичьей усадьбы. Одноэтажный деревянный барский дом новой стройки скорее напоминал зимнюю дачу владельца средней руки, нежели дворянскую резиденцию. Вокруг двора высились всякие хозяйственные постройки — скотный двор, птичник, амбары, конюшня. На всем лежал отпечаток новизны и бесхозяйственности. Казалось, у человека, воздвигавшего все это, вдруг неожиданно появилась откуда-то изрядная сумма денег, которую он сразу и убухал на обзаведение помещичьего хозяйства. К концу стройки денег стало не хватать, а когда все было отстроено, то финансы и вовсе перевелись — так все и стояло, неизвестно зачем и для чего выстроенное.

На части здания были какие-то временные крыши, на людской избе не хватало наличников у окон, к сараю были прилажены какие-то старые ворота, облезлые и пошарпанные, неизвестно откуда сюда попавшие. К нашему экипажу немедленно подбежал какой-то работник и встал как вкопанный в нескольких шагах, всецело отдавшись молчаливому созерцанию. Владимир Васильевич первым нарушил его занятие вопросом:

— Скажи, милый человек, барин-то встал у вас?

— Должно, встал, — неуверенно ответил малый, — чай, видно, пьет — самовар на крыльцо из людской ужо понесли.

— Проводи-ка к нему.

— Это можно, только чего ж провожать-то, дорога прямая, вокруг дома по стежке, прямо к нему и выйдете.

Владимир Васильевич двинулся по указанному ему пути, оставив меня одного в бричке. Я смотрел на его удалявшуюся фигуру, пока она не исчезла в зарослях сирени и акаций, окружавших дом. Затем я услыхал заливистый лай целой своры собак и ярко представил себе незавидное положение моего спутника. Я спокойненько продолжал сидеть в экипаже, держа на коленях свой «Кодак» и поглядывая в спину возницы. Это неинтересное и малопоучительное занятие было вызвано чувством смущения, так как вокруг меня к тому времени собралась значительная группа дворовых, которые без всякой застенчивости рассматривали меня во всех подробностях и громко обменивались по моему адресу результатами своих наблюдений. Я чувствовал себя как зверь в зоологическом саду или, в лучшем случае, как европеец, впервые забредший в зулусскую деревню.

— Глянь, рубаха-то на нем шелковая! — слышалось с одной стороны.

— Эк, сказала, шелковая. Сатин, как есть сатин, только выделка столичная, — возражал другой голос.

— А почем аршин такого стоит?

— Да подороже нашего будет. Сразу видать — материя богатая: все небось копеек сорок, не мене!

— А в руках-то у него что — ящик, что ль, аль клетка какая?

— Дура! Не понимаешь — это камера-обскура — портреты сымать!

— Ишь ты! Значит, они по этому делу промышляют!..

К моему счастью, в это время раздался голос Владимира Васильевича, звавшего меня присоединиться к нему.

На балконе барского дома нас приветствовал хозяин, грозными окриками сдерживавший целую стаю стриженных наголо пуделей. Собаки, покрытые какими-то язвами и болячками, были явно недовольны появлением нежданных посетителей и сильно нервничали. Сам помещик, наоборот, был, видимо, искренно рад гостям, могущим хоть чем-нибудь разнообразить его скучное существование.

Это был человек лет пятидесяти, тучный, неопрятный и явно заспанный. Весь его внешний вид свидетельствовал о том, что он «с утра». Облачен он был в засаленный стеганый халат неопределенного цвета, накинутый поверх некогда чистой ночной рубашки, и в чесучовые брюки, для удобства застегнутые лишь на верхнюю пуговицу. Завершали его туалет стоптанные туфли, надетые на босу ногу. Волосы у него были не чесаны, борода в виде двух бакенбард по сторонам выбритого подбородка спутана, обильная растительность на могучей груди сваляна. Перед ним на столе, покрытом грязной дырявой скатертью, дымился и пыхтел давно не чищенный медный самовар и в беспорядке была раскинута разрозненная посуда. Чашки были без ручек, с выбоинами, со всевозможными неподходящими блюдцами, чайник без носика, молочник с замазанной замазкой трещиной. Когда мы уселись, хозяин немедленно начал нас угощать, налил чаю, причем заботливо отковырнул грязным ногтем что-то прилипшее ко дну одной из чашек, стал убеждать отведать сливок и откушать меду «собственных пчелок». Не довольствуясь этим, он кликнул девку и приказал ей доложить барыне, что приехали гости из Москвы, а также подать домашней наливочки, попотчивать гостей. Когда девка ушла выполнять приказание, он хлопнул себя по лбу и обеспокоенно воскликнул: