Ю. Бахрушин - Воспоминания

— Это только дедушка, не обращайте внимания — он этого не любит!

Новичок смотрел на поведенье остальных, брал с них пример, осваивался, и общее веселье шло своим порядком.

В последние годы взор деда становился все более и более созерцательным. Он так же радостно приветствовал увеселительные затеи молодежи, изрекая свое обычное: «Делу время, потехе час», но порой страдал от своего старческого одиночества.

— У меня знакомые-то и друзья все на кладбищах, — говаривал он в такие минуты, — ведь мне-то из живых уж никто не скажет «ты, Саша!».

К концу жизни он с надеждой смотрел на каждую свою болезнь.

— Пора, пора, — бодро говорил он, — а то совсем зажился, хватит!

Но, как это обычно бывает в таких случаях, смерть, которую он искренне нетерпеливо ждал, не замечала его и проходила мимо. Его, видимо, угнетала утечка сил и упорно наступающая дряхлость. Дух был бодр, а плоть немощна. В мыслях нарождались планы, требующие подвижности, деятельности, а годы с каждым днем давили на плечи все тяжелее и тяжелее, сковывая движения. А тут еще близкие, учитывая его возраст, установили над ним надзор. Иной раз он пускался на хитрости, чтобы обмануть своих, чтобы хоть на минуту почувствовать себя еще деятельным. На это он шел лишь в тех случаях, когда, по его мнению, чувство долга оправдывало обман.

В какую-то из зим он болел. Потом стал поправляться, начал выезжать на короткие прогулки. Это совпало с выборами в какую-то из Государственных дум. Зная его повадки, отец и вдова старшего дяди обратились к нему с вопросом, поедет ли он на выборы.

— Куда мне, — сказал он, — уж как-нибудь без меня в этот раз обойдутся!

В свое время он поехал на свою ежедневную прогулку и возвратился обратно в положенный срок. А вечером, встретив где-то отца, дежурный по выборному участку, член управы, рассказывал отцу:

— Вообразите себе, сижу я в своем участке, вдруг слышу какое-то оживленье. Выхожу в переднюю и вижу, как двое думских курьеров помогают Александру Алексеевичу войти по лестнице, а она у нас высокая и крутая. Пришел, опустил свой шар и уехал!

Когда отец стал упрекать деда за его «эскападу», говоря, что он мог бы ему доверить опустить свой шар, то дед строго заметил:

— Такие вещи никому не доверяют — это мой долг гражданина, и если я в силах подняться с постели, я обязан исполнить его лично!

После смерти деда у него нашли стенографические отчеты заседаний всех Дум, которые, судя по их виду, он тщательно изучал. Будучи поклонником английского, или, как он говорил, «аглицкого», парламентаризма, он вместе с тем не воспринимал британского аристократизма — ему был ближе французский буржуазный демократизм.

Открытый враг реакционных правительственных мероприятий, он одновременно презирал и пустозвонный российский либерализм, а потому ни в каких партиях не состоял, говоря, что «партия — кабала» и что у него «своя голова на плечах есть». Дед во всех людях, вне зависимости от их положения и возраста, возбуждал глубокое к себе уважение. Порой подсмеивались над его странностями, но это никогда не шло в ущерб чувству уважения к нему.

Когда он бывал у нас по воскресеньям, то, возвращаясь домой, неизменно приторговывал извозчика. Возница просил с него четвертак, но дед давал двугривенный. Извозчик провожал его до проезда Павелецкого вокзала и там соглашался, но дед уже давал там пятнадцать копеек. Начинался новый торг. У Павелецкого вокзала вновь происходит уступка со стороны нанимаемого, но дед предлагал уже гривенник. Извозчик провожал его до ворот его дома, и там они расставались. Такая картина происходила почти каждый раз. Уже после революции мне пришлось ехать как-то на извозчике, который мне поведал об этом.

— Тоже ведь молоды были, — добавил он, — шутки шутили со стариком: бывало, еще увидим, что к вам пошел, и стережем его, дожидаемся, от седоков отказываемся… А он-то небось, царство небесное, тоже нашу механику понимал — думал: пущай забавляются, дураки, а мне в разговоре-то незаметнее до дома дойти. Премудрый ведь он старик был!

Такое же глубокое уважение к деду, к «премудрому старику», я замечал в отзывах о нем и отца моей матери, моего деда Носова, хотя последний и по складу своего характера и по своим политическим взглядам составлял почти полную противоположность деду Бахрушину.

Впрочем, были в обоих дедах и две общие черты, едва ли не основные — это беспредельная влюбленность в свое дело и пристрастие ко всему новому, в особенности в области техники. Любили они оба и родину, но по-разному. Дед Носов любил ее более созерцательно, не стремясь принять деятельного участия в ее преуспевании и прогрессе. Надо думать, что многие особенности характера деда Носова были тесно связаны с его происхождением, жизнью, воспитанием и средой, в которой ему приходилось вращаться.