Николай Москвин - Лето летающих

- Нет, я буду наверху!

Мы и не заметили, как начали орать, кричать друг на друга.

- Вы чего? Вы что? - Графин Стаканыч, выпучив глаза, щелкнул по лбу меня, потом Костю. - Вы где? Вы в чужом доме!

Он остановил нас вовремя. На пороге комнаты появился хозяин Бурыгин. Сняв свой промасленный картуз, Андриан Кузьмич почему-то на цыпочках прошел к буфету и взял там ломоть черного хлеба. Посматривая на нас, стал жевать. Под его взглядом мы затихли, а Графин Стаканыч, как человек нанятый, наоборот, стал проявлять рвение, усердие: появилась тряпка, бутылочка с какой-то темной жидкостью, руки пришли в движение.

Нет, это было не грозное явление. Хозяин сам робел в доме. Заслышав шаги жены, Андриан Кузьмич, виновато мигая глазами, вышел поскорее из комнаты... Его все же заметили - со двора донесся голос Светлозаровой-Лучезаровой:

- Андре! Когда я тебя отучу от этой мужицкой привычки есть пустой хлеб! Если не можешь дождаться обеда, то взял бы сыру, ветчины...

* * *

На обратной дороге Константин, то размахивая руками, то хмуро, исподлобья посматривая на меня и на Графина Стаканыча, продолжал говорить об управляемом змее. После того как мы с ним решили, что в верхней кабине будем находиться по очереди, я уже более мирно, спокойно слушал эти рассуждения.

А Константин, начиная косить глазами, распалялся все более и более. Эта трехдольная складывающаяся дощечка от куроедовско-бурыгинского секретера не отпускала его от себя. Он в ней видел не только будущего трехдольного змея, которого, как парус, можно будет увеличить или уменьшить, но и другие нововведения - например, особые путы.

- Понимаете, вдруг такой сильный ветер, - Костя делал испуганные глаза, - что змей даже из одной доли вот-вот заколдует... Что делать? - Он останавливался, держал нас, глаза его блестели. - Очень просто! Из кабины надо выпустить, удлинить, среднюю путу. Что получится? А то и получится, что было у нас с такими путами: змей ложится на воздух. Наголовником вперед ложится, и никакой ветер ему не страшен.

Удивительным было, конечно, не то, что Константин, воодушевившись, махая руками, рассказывал о будущем полете на змее, и не то, что я всему верил, а то, что Графин Стаканыч - человек взрослый, серьезный - довольно внимательно слушал Костю.

- Все может быть, все может быть, - приговаривал столяр. - Почему же человеку и не полететь? Все соответственно надо увеличить - вот и все... Покажи мухе орла - она тоже небось сказала бы: "Нет, такой не полетит! Слишком здоров, черт, тяжел!" А он ничего, летает... Все может быть... повторял он.

Мы проводили Графина Стаканыча до дому. Навстречу нам из подворотни вылез крошечный желтый щенок с черными ушами. Щенок замахал хвостом, настолько коротким и пушистым, что он выглядел шаром.

- Пока суд да дело, вы бы вот для Кутьки, - столяр кивнул на щенка, полет устроили. Вот и была бы для вас практика-проверка! И восьмерик у вас есть, зря лежит.

Мы даже отпрянули... Это замечательно! Ведь первые знаменитые воздухоплаватели на монгольфьерах тоже сначала поднимали для пробы животных, а потом уж поднимались сами. И беспризорный, ничейный Кутька будет рад! А то шляется от помойки к помойке и ничего не знает, ничего не видит.

24. "ВОТ ЭТО ДА!"

Константин и этого змея решил делать научно, то есть исходя из расчетов, полученных после полета Стаканчика. Но при полете не на "опытном" змее, а на меньшем, на синем, - там данные были вернее.

Кутьку взвесили на безмене - взвесили в платке, в узелочке, как бабы вешают творог. И Костя тотчас приступил к вычислениям. Получилось, что змей должен был быть не менее как в полтора листа. Полтора листа! Почти "солдатский"! Впрочем, никто "солдатского" вблизи не видел, - может быть, в нем не два, а три листа. Но дело было не в этом, а в том, что мы-то с Костей до сих пор больше как полулистовых змеев не пускали.

Животами на полу мы лежали у нас в гостиной. Перед нами в виде выкройки были разложены листы газеты, которые показывали, что такое полтора листа - не этой, а цветной, из магазина Юдина - бумаги. Полтора листа! Ну и здоровый! Это больше, чем тот, куроедовский, полосатый.

Костя, измерив выкройку бечевкой, вскочил, примерил бечевку на себе.

- Смотри, до бровей будет. Вот это да! - воскликнул он.

Никто не знал, что это восклицание, как в сказке, трижды повторится за один день...

- Выдержит ли восьмерик? - спросил я.

Мы достали наши трофейные нитки, и нельзя было не залюбоваться ими: крупно крученные, блестящие, предусмотрительно, чтоб не лохматились, навощенные догадливыми братьями-разбойниками. Нет, такие выдержат! (Как выяснилось, в тот раз не было обрыва, а просто куроедовские ребята упустили нитку от своего полосатого.) Восьмерик-то выдержит, а вот руки можно им порезать. Придется мне и Константину просить у наших мам перчатки, которые, как известно, вместе с зимними вещами спрятаны на лето в сундуки.